Я говорю это еще раз, громко. Это придает мне смелости.
Выключаю воду, и меня тут же охватывает дрожь. Насколько же проще быть смелым, когда тебя окатывают струи горячей воды! Приходится напомнить себе: храбрость, которая зависит от горячей воды, — не настоящая. В конце концов, чувства не имеют никакого значения. Истинная смелость — в действиях.
ВОЗВРАЩАЮТСЯ ШТЕФАНИ С ДЕТЬМИ. Пора готовить коктейль Джила[1] — изобретение Джила Рейеса, который тренирует меня уже семнадцать лет.
Я сильно потею — сильнее, чем большинство игроков. Поэтому задолго до матча мне приходится заботиться о том, чтобы в организме было достаточно жидкости. Я литрами пью коктейль Джила. В этот волшебный напиток входят углеводы, электролиты, соли, витамины и еще кое-какие ингредиенты, которые Джил хранит в глубокой тайне (не зря же он двадцать лет работал над рецептом!). Обычно Джил начинает вливать в меня свой коктейль вечером накануне матча и останавливается лишь перед самой игрой. Во время матча я тоже пью его — в разных модификациях, каждая — своего, особого цвета: розовая заряжает энергией, красная помогает восстановить силы, коричневая пополняет организм питательными веществами.
Дети любят смешивать этот напиток вместе со мной, ссорятся за право зачерпнуть ложкой порошок, подержать воронку, смешать ингредиенты. А вот укладывать бутылки с готовым питьем в сумку буду я сам — так же, как и одежду, полотенца, книги, солнечные очки и напульсники (ракетки я уложу гораздо позже). Никто, кроме меня, не касается моей спортивной сумки. Вот она, наконец, уложена и стоит у двери, будто неприметный чемоданчик наемного убийцы, — знак того, что день клонится к вечеру и близится мой час.
В пять часов Джил звонит из холла гостиницы.
«Ты готов? — спрашивает он. — Пора. Все будет здорово, Андре. Все будет круто!»
«Все будет круто» — сейчас кто только не говорит так, однако Джил произносит эту фразу уже много лет, и никто не может произнести ее так, как он. Когда он говорит: «Все будет круто!» — во мне будто начинает работать огромный двигатель, железы литрами вырабатывают адреналин, и я, кажется, способен поднять машину над головой голыми руками.
Штефани зовет детей, говорит им, что мне пора уходить. «Что надо сказать папе?» — спрашивает она.
— Надери ему попу! — кричит Джаден.
— Надери попу! — повторяет за ним Джаз.
Штефани целует меня. Молча: она понимает, что слова не нужны.
В МАШИНЕ ДЖИЛ садится на переднее сиденье. Он одет с иголочки: черная рубашка, черный галстук, черный пиджак. На каждый матч одевается так, будто собрался на свидание вслепую или на мафиозную разборку. То и дело он бросает взгляд в боковые зеркала авто, придирчиво рассматривая свои длинные черные волосы: все ли в порядке с прической? Я сижу сзади рядом с Дарреном. Этот австралиец, вечно покрытый бронзовым загаром, всегда улыбающийся так, будто только что выиграл миллион в лотерею, — мой второй тренер. Несколько минут мы едем молча. Затем Джил начинает распевать одну из своих любимых кантри-баллад Роя Кларка, и его глубокий бас заполняет весь салон авто:
Он шел по привычке, куда ноги несли, Притворяясь, что хочет туда всей душой…
Он вопросительно смотрит на меня.
«Невозможно разжечь костер под дождем», — говорю я в ответ.
Джил хохочет. Я тоже начинаю смеяться. На несколько секунд напряжение отпускает меня.
Это нервное напряжение — забавная штука. Оно похоже на стаю бабочек, порхающих у тебя внутри. Иногда из-за них приходится каждые пять минут бегать в туалет. В другие дни они превращают тебя в сексуально озабоченного маньяка. А иногда — щекочут, заставляя хохотать до самого матча. Очень важно заранее, еще до игры, понять, что за бабочки сегодня владеют твоими нервами: бесцветные мотыльки? или разноцветные павлиноглазки? Разобравшись в этом, ты понимаешь многое о состоянии своего духа и тела, а значит — можешь заставить этих странных бабочек работать на тебя. Это — один из тысячи уроков, преподанных мне Джилом.
Я спрашиваю Даррена[2], что он думает о Багдатисе.
Насколько агрессивным мне следует быть сегодня? В теннисе существует несколько степеней агрессии, и тебе нужно выбрать именно ту, которая поможет контролировать игру, потому что если пережмешь, то утратишь контроль над полем и подвергнешь себя ненужному риску. Мой главный вопрос о Багдатисе: с какой стороны он попытается достать меня? Когда я в начале игры резко бью слева через весь корт, некоторые игроки теряются, другие отвечают столь же резкой игрой, пытаясь сильно бить по линии или выходя под сетку. Поскольку с Багдатисом я играл лишь однажды — в том самом тренировочном матче, — теперь важно понять, как он отреагирует на мою обычную манеру игры. Вступит ли в обычный обмен сильными ударами через весь корт или отойдет, выжидая подходящего момента?
— Слушай, мне кажется, ты слишком часто начинаешь матч своим ударом слева, — этот парень может отойти и достать тебя ударом справа, — говорит Даррен.
— Я понял.
— Когда он бьет слева, ему трудно попасть по линии. Он не сможет быстро исполнить этот фокус. Так что, если перейдет к ударам слева, и при этом будет бить по линии, значит, ты не вкладываешь в удары достаточно силы.
— Хорошо ли он двигается?
— Да, он подвижный игрок, но неуютно чувствует себя в обороне. Нападение для него гораздо комфортнее.
— Хм.
Мы въезжаем на стадион. Вокруг — толпа болельщиков. Я даю несколько автографов и ускользаю через небольшую дверь. Пройдя через туннель, оказываюсь в раздевалке. Джил идет к охране: он требует, чтобы служба безопасности точно знала как время выхода на тренировку, так и время возвращения. Мы с Дарреном бросаем сумки и идем в комнату для тренировок. Ложусь на стол, первый инструктор начинает массировать мне спину. Даррен, отлучившись на пять минут, приносит восемь ракеток со свеженатянутыми струнами. Он кладет ракетки на мою сумку, зная: укладывать их я буду сам.
Сумка для меня — предмет почти священный. Я содержу ее в образцовом порядке и отнюдь не считаю подобную дотошность излишней. Сумка — это мой деловой портфель, саквояж с вещами, ящик с инструментами, коробка с завтраком и даже палитра с красками. Она необходима мне постоянно. Я сам приношу ее на корт и уношу обратно: в эти моменты все мои чувства обострены до крайности и я ощущаю каждый грамм ее веса. Если кто-нибудь подложит мне туда пару носков, я почувствую это. Теннисная сумка — почти как сердце: спортсмен всегда должен знать, в каком она состоянии.
Кроме того, это еще и вопрос удобства. Мои восемь ракеток должны быть сложены в определенном порядке: та, которую перетягивали позже всех, — внизу; перетянутая раньше других — наверху. Чем дольше стоят на ракетке струны, тем сильнее они теряют упругость. Я всегда начинаю игру с ракеткой, перетянутой раньше других: она мягче.
