Нищета и величие кочевников
Объединение племен, в конце концов осуществленное Чингисханом, неоднократно предпринималось его пращурами. Не один и не два раза оно казалось достигнутым, но вновь и вновь союз распадался, уступая место вражде кланов, кровавым усобицам, безвластью и немощи. И тогда не было судьбы более жалкой, нежели участь потомков Волка и Лани.
Внук Бодончара, Менен-Тудун, умер еще не старым, оставив своей жене Намолун семь сыновей, коих древнемонгольский составитель генеалогий называет поименно, начиная со старшего, Хачи-Кулюка (Хачи-герой), и кончая самым младшим, Начин-баатуром (Начин храбрый).[6]
Овдовевшая Намолун остается во главе племени, являя собой тип тех хатун, монгольских княгинь, которые в периоды межвластья держали, фигурально выражаясь, в своих мужественных руках туг племени — знамя, состоявшее из древка, увенчанного хвостом лошади или яка.
В Монголии в те времена произошли внезапные перемещения, спровоцированные набегами чжурчженей, тунгусов, покинувших маньчжурские леса, в надежде завоевать Северный Китай.
Чжурчжени напали на джалаиров (племя, возможно, тюркских кровей), находившихся в поречье Керулена, и устроили им кровавую баню. Семьдесят джалаирских родов бросились в верховья Онона, на пастбища, принадлежавшие монголам, в ту пору предводительствуемым энергичной Намолун.
Голод принудил переселенцев заняться сбором кореньев в степи, где монголы объезжали своих лошадей. Вдовствовавшая ханша постановила положить этому конец. Запрягши свою колесницу, она устремилась на джалаиров и в гневе ранила несколько их человек. Мстя за пострадавших, иммигранты решили прогнать все ее табуны. Начался бой, скоро превратившийся в настоящее сражение. Сыновья Намолун бросились в схватку, не успев облачиться в броню из вареной кожи. Их мать, обеспокоенная исходом дела, приказала снохам срочно доставить им доспехи, но, прежде чем женщины прибыли на поле брани, шестеро их мужей пали. Джалаиры убили и саму Намолун. Из всей семьи осталось только двое мужчин: седьмой сын вдовы, Начин храбрый (который был женат на девушке из страны Барга, или Баргуджин) и сын Хачи-Кулюка, Хайду, представитель старшей ветви «царского» рода.
Страна Барга, где Начин нашел себе жену, находилась на восточном берегу Байкала, а конкретнее — в долине одноименной реки, отделенной от озера прибрежным хребтом, достигавшим высоты 1200–1400 м. и покрытым густым лесом.
Узнав об истреблении сородичей, Начин покинул Баргу и прибыл в родовую долину на верхнем Ононе, но непоправимое уже свершилось. Он нашел только старух, коими пренебрегли джалаиры, и своего малолетнего племянника Хайду, которого женщины укрыли то ли в поленнице, то ли в горшке для молока.
Начин храбрый горел желанием отомстить за единоплеменников и, будучи истинным монголом, возвратить лошадей — главное богатство кочевников. Однако у Начина не было коня. На его счастье, одна рыжая лошадь, убежав от джалаиров, возвратилась в родную долину. Оседлав ее, Начин направился к джалаирским юртам, рассчитывая подобраться к ним со стороны Керулена. «Сначала ему встретились два конных охотника, ехавших на некотором удалении друг от друга с соколами или ястребами на руках. Он без труда узнал птиц, когда-то принадлежавших его братьям». Начин подъехал к самому молодому и, не назвав себя, спросил, не видел ли он гнедого жеребца, уведшего за собой на восток табун лошадей. Завязалась беседа. Но на одном из поворотов тропы, шедшей по-над Керуленом, Начин внезапно ударил спутника ножом, а затем, привязав к трупу лошадь и сокола, с поразительным хладнокровием направился ко второму охотнику. Тот, не подозревая, что произошло с первым всадником, спросил, почему так долго он не появляется. Начин сказал первое, что пришло на ум, и, так же улучив момент, нанес ему смертельный удар. Вдали показалось несколько сотен лошадей, пасшихся под присмотром мальчиков. Сомнений у Начина не было — это был табун его семьи! Храбрец взобрался на холм, обвел взглядом округу и не увидел никакого вооруженного отряда. Уверенные в своей победе, джалаиры возвратились к обычным своим занятиям. Напав на юных пастухов и перебив их, Начин погнал лошадей на свое родовое пастбище, куда и прибыл довольный собой и с братниными соколами на руке. Однако, опасаясь ответного удара, он приказал племяннику Хайду и старым женщинам собираться в путь. Спустя некоторое время он доставил их вместе с жеребцами, кобылами и меринами на стойбище, находившееся в лесах Восточного Байкала, в стране Барга, где его с нетерпением ждала супруга.
Как мы уже знаем, Хайду был представителем старшего рода. Когда он вошел в возраст, Начин, повинуясь степным законам, признал его вождем. Тогда же, решив взять реванш над джалаирами, Хайду повел единоземцев на них и, разгромив, принудил признать свой сюзеренитет. Все позволяет думать, что он расположил свой стан на бывших землях своего рода, то есть юго-восточнее горы Хэнтэй, близ священных истоков Онона и Керулена.
«Семьи различных племен, — сообщают нам китайские хроники, — одна вслед за другой пришли к нему (Хайду. — Е. С.), ища покровительства, и число его подданных возрастало с каждым днем». Это был именно тот тип владычества, характерного для кочевого общества, когда авторитет вождя ведет к объединению вокруг него развалившихся и обнищавших кланов, разоренных семей, ищущих заступничества, авантюристов, жаждущих кровавых схваток, лучников, рассчитывающих превратить меткость своих стрел в добычу и дань. По такой схеме позднее родится и империя самого Чингисхана. Государство же, созданное Хайду — самое первое в истории монголов, — явилось ее прообразом.
И монгольские сказители, и китайские летописцы, и персидские историки считали так и не ошиблись. Хайду, в самом деле, оказался тем первым человеком своей расы, за которым она признала титул хана, то есть царя. Некоторые даже величали его хаганом, императором. Однако присвоение этого сана, видимо, произошло посмертно, значительно позднее, иначе бы список завоевателей-чингисидов обязательно открывался именем их далекого предка.
С другой стороны, внезапное возвышение Хайду свидетельствует о поразительной непрочности этих кочевых империй, а также о том, что племя, доведенное до полного убожества через утрату пастбищ, уничтожение подрастающего поколения, похищение кобылиц, возрождается для новой демографической экспансии, как только его охотничьи угодья и поля ему не отмериваются более скупою рукой.
Что касается времени этих событий, то определить его точно, разумеется, невозможно. Однако нам представляется, что происходили они во второй трети XII столетия.[7]
