Несмотря на строгий присмотр, сестры продолжали вести уединенные беседы. Однако час их разлуки уже пробил. Обе они были сильно опечалены, но все же в день свадьбы в апреле 1768 у них были приветливые и веселые лица. В своих письмах к графине Лерхенфельд, которая заменила графиню Брандесс, Мария-Каролина всегда вспоминала свою младшую сестру. «Пишите мне обо всем, что касается Марии-Антуанетты, что она говорит, что делает, даже о чем она думает. Я умоляю Вас, любите ее, это так важно для меня», — просила молодая королева через неделю после отъезда из Вены. «Прошу Вас передайте моей сестре, что я очень ее люблю», — добавляет она позднее. «Ничто не доставит мне большего удовольствия как известие о том, что мою сестру ждет счастье. Я испытываю к ней столько нежности, и когда представляю, что сестру ждет моя судьба, я хочу написать ей целые тома писем и признаться, что страдаю словно тайный мученик, который должен всегда выказывать довольство собой», — писала она 13 августа 1768 года, разочаровавшись в супружеской жизни.
Хотя императрица и не получала никаких вестей от французского двора, граф де Мерси-Аржанто, ее новый посол во Франции при дворе Людовика XV, периодически беседовал с Шуазелем и обнадеживал МариюТерезию. С начала 1768 года она решила завершить образование своей дочери, которой только что исполнилось тринадцать лет. Она поручила Глюку научить ее игре на клавесине, а Новеру — версальским придворным танцам. Оба учителя хвалили принцессу за успехи, но были ли они искренни? Мария-Антуанетта проявляла интерес скорее к урокам Новера, чем к занятиям Глюка.
Императрице пришла в голову идея обучить эрцгерцогиню ораторству и пению. Она хотела пригласить для этого Офрезна и Сенвиля, двух французских актеров, труппы которых были очень популярны в то время в Вене. Если выбор Глюка и Новера не удивил Людовика XV, то выбор двух комедиантов просто шокировал его. Французские принцы могли иметь любовниц — комедианток. Однако всем было известно, что у актеров не было ни стыда ни совести. Он не мог представить, как можно было доверить им воспитание наследницы.
Шуазель уведомил французского посла в том, что король не очень хорошо оценивает такого рода воспитателей и было бы лучше найти других учителей для эрцгерцогини, которые бы смогли подготовить ее к достойному будущему. Мария-Терезия вовсе не была обижена таким замечанием, наоборот, такая реакция французского короля ее обрадовала.
Итак, король вовсе не отказался от свадебных проектов, о которых ему твердили дипломаты уже много лет. Она воспользовалась случаем и попросила де Мерси помочь ей выбрать наиболее подходящих наставников для эрцгерцогини. Мария-Терезия хотела найти духовника, знакомого с историей, литературой, и, кроме того, подготовить эрцгерцогиню к будущей жизни в Версале. По совету Шуазеля, посол обратился к епископу Орлеанскому, который был известен всему французскому духовенству. Тот рекомендовал аббата Вермона, доктора Сорбонны, первого викария Ломепи де Бриен, архиепископа Тулузы и библиотекаря в коллеже Четырех Наций.
Аббату Вермону, весьма скромного происхождения, обладателю довольно невыразительного лица, в то время было около сорока лет, и ему покровительствовали весьма влиятельные люди из Ломени де Бриен. «Аббат скромен и умен, он снискал уважение среди самых уважаемых епископов», — докладывал Мерси Кауницу. «Это человек достойный и честный, который соответствует желанию императрицы», — писал в свою очередь Дюрфору Шуазель. Ловкий придворный, однако не льстец и не педант, Вермон был очень обязан Мерси, и сразу же после приезда в Вену начал карьеру тайного советника при наследнице, которая, вне всякого сомнения, была отмечена особенной судьбой.
Поручить молодую и своенравную принцессу наставнику, не имеющему опыта в обучении детей, а также незнакомому с придворной жизнью, было большим риском. Однако, несмотря на все пересуды двора, эрцгерцогиня и аббат прекрасно ладили. Она очаровала его, и аббат был просто покорен. После отъезда Марии-Каролины Мария-Антуанетта чувствовала себя очень одинокой, и ее мало привлекало общество графини Лерхенфельд, которая тщетно пыталась продолжить ее образование. Так что аббат Вермон приехал в самый подходящий момент, для того чтобы дать принцессе те необходимые знания, в которых она так нуждалась, а также чтобы ответить на тысячи вопросов молодой девушки, которой прочили самую блестящую партию во всей Европе.
За очень короткий срок Мария-Антуанетта раскрыла аббату Вермону самые тайные уголки своей души. «Я не могу описать Вашему Превосходительству то, как добра эта юная принцесса, как она внимательна и как боится причинить какое бы то ни было беспокойство или неудобство. Впрочем, она даже не подозревает, какое удовольствие находиться в ее компании. Я был бесконечно польщен откровенным и наивным ответом, — докладывал он Мерси, — на вопрос своей матери по поводу нашего общения: „Вы слишком обременяете аббата“. „Нет, мама, — ответила она, — я вижу, что это доставляет ему удовольствие“».
Вскоре аббат перешел к программе, которая включала в себя изучение религии, французского языка и литературы, а также истории. Он уделял особое внимание нравам и обычаям королевского двора и знакомил принцессу с историей знаменитых французских семей, с которыми она вскоре должна будет познакомиться. Эрцгерцогиня делала заметные успехи, и Вермон не забывал напоминать ей о них. Ежедневный час работы, как это предполагалось раньше, превращался в долгие беседы, во время которых аббат старался указывать на ее ошибки во французском. Эрцгерцогиня, которая больше не могла обходиться без своего наставника, охотно проводила с ним время.
По субботам императрица выслушивала еженедельные отчеты о работе по обучению ее дочери. Она была очень приветлива с аббатом Вермоном и каждый вечер приглашала его на семейный ужин. Оказывая такое внимание аббату, императрица думала о будущем. Она надеялась, что во Франции он по-прежнему будет рядом с дочерью и станет одновременно и ее покровителем и шпионом, короче говоря, он был ей совершенно необходим в хитрых дипломатических операциях.
Эрцгерцогиня росла и становилась все более и более привлекательной. Она была скорее очаровательной, нежели милой. Несмотря на слишком высокий лоб, который умело скрывали под изысканными прическами, с первого взгляда она очаровывала любого собеседника. «У нее до странности правильные черты лица, — писал о своей ученице аббат Вермон, — однако их нельзя назвать милыми. Некоторые ее черты будут казаться во Франции удивительными: живость, зажигательный и веселый нрав, открытая улыбка, которая не сходит с очаровательного личика»
