Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Вот ты спрашиваешь, как повлияло на меня то, что меня сбили. Положительно повлияло. Летчиком-истре­бителем становится пилот, которого один раз уже сби­ли. Во-первых, я перестал надеяться на авось — понял, что в любую секунду надо быть настороже; во-вторых, когда я произвел посадку, подумал: «Соображаю кое-что». Я не разочаровался в себе, наоборот, чувства обострились, и начал воевать по-другому. И еще я злой стал. Сначала ведь думал, что в самолете противника сидит человек, а тут понял: «Не ты, так тебя убьют». Без ненависти воевать нельзя. Сейчас я думаю, что отступ­ление лета 1941 года было во многом по причине от­сутствия ненависти к врагу. Не может мирный человек в одну секунду перестроиться и начать убивать! Для этого время нужно. Когда я только прибыл на фронт, Решетов сказал: «Пойдем, погуляем». И мы пошли «гу­лять» звеном — он ознакомил меня с линией фронта, поговорил со мной о том, как держать ориентировку. Летим, видим немецкий штабной самолет — он коман­диру второй пары говорит: «Ну-ка, шарахни ему!» Тот с большой дистанции стрельнул — не попал, а я думаю: «Ну как же так?! Это же штабной самолет, не боевой». Решетов говорит: «Ах ты, слабак!» — и как вдарит по то­му самолету — тот вдребезги разлетелся. Но даже этот, во многом переломный, момент не заставил меня почувствовать ненависть, а вот когда сбили — тогда да. И я начал по-другому воевать. Помню, когда перешли границу с Польшей, поступил приказ: «возвращаться с пустыми патронными ящиками». Возвращаясь с раз­ведки, я заметил железнодорожный состав с цистерна­ми. Снизился до бреющего и иду под углом к составу, но так, чтобы телеграфные провода, которые идут вдоль полотна, не зацепить, а то у нас один летун при­вез почти 300 метров провода — еле раскрутили. Мет­ров со ста открыл огонь. Я видел, как моя трасса впива­ется в цистерну, которая через мгновение раскрывает­ся, как разбитое яйцо, и оттуда вырывается пламя, а за ним черная копоть. По-человечески — это ужасно, но для бойца — это неописуемая сказка. Сжег я две цис­терны и был очень доволен.

Один раз в Польше или Румынии сопровождал «бостоны». Противника нет. Сверху земля совсем по-другому смотрится. Она красивая, чистая. Я вижу узло­вую железнодорожную станцию, хорошие кирпичные постройки, высокую красную водонапорную башню. Смотрю — бомбы пошли. Я отошел в сторону. На земле все покрылось пылью, и эта башня медленно оседает. Тогда я только порадовался — хорошо попали, а сейчас думаю, что война — это варварство!

Второй раз меня сбили в Западной Украине. Уже шел с боевого задания, подходил к линии фронта и ду­мал: «Надо ее пересечь на минимальной возможной высоте, чтобы угловое перемещение было выше, а зна­чит, меньше возможность попасть по самолету». Только пересек линию фронта, тут у меня мотор «тыр-тыр-тыр» и заглох. В тот раз я летел на самолете Як-7Б. Он был специальный, пятибачный. То есть два бака в ле­вой плоскости, два в правой и один в фюзеляже, и тройник — вниз, откуда топливо шло в карбюратор. Так вот, пуля попала в этот тройник. Бензин еще есть, расчет верный, а подачи нет и высоты нет, чтоб вы­прыгнуть или выбрать место для посадки. Я в левую сторону смотрю, а справа у меня сосна, и я об эту со­сну плоскостью... Меня пошло крутить, самолет пере­вернулся и вверх ногами упал. Парашют отстегнул, лямку привязную к сиденью отстегнул и выбрался. Что было дальше, если кому рассказать — не поверят. Вы­скочил я, смотрю — стоят два мужика: «Летчик! Иди сюда, тут бандеровцев полно. Беги к нам». Я подбе­жал, у них телега, в телеге сено. «Залазь сюда, мы те­бя вывезем, спрячем, а то тут бандеровцев полно». Я поверил, залез туда в сено. Они поехали, а я думаю: «Надо было бы хоть сообщить, самолет уже совсем разрушенный». И вдруг нашу телегу останавливают. Я сено разгреб, вижу двух красноармейцев: один ря­довой, другой капитан. Они спрашивают: «Вы не виде­ли, здесь летчик упал?» — «Нет, не видели». Думаю: «Куда ж они меня везут?!» — выскочил, пока кавалери­сты за автоматы, эти мужики уехали. Если бы не попа­лись эти красноармейцы, или бы я не прислушался, о чем там речь, или не сообразил, то не было бы меня уже.

—  Часто ли летали на сопровождение?

—  Часто.

—  Кого тяжелее сопровождать: штурмовиков или бомбардировщиков?

—  Я тебе вот что скажу. Всех сложно, но тех, кто по­умнее, тех проще, а самое большое наказание — со­провождать безграмотных летчиков. У меня командиры были толковые. Они говорили: «Надо не смотреть, а видеть. Смотрят все. Не думать, а соображать надо. Думают все». Когда подходишь к группе, сразу чувст­вуется, кто там ведущий. Вот назначили время встречи над точкой. Я иду, и группа идет. Нормально. Или я подхожу, а группы нет. Я должен делать вираж, терять время, терять горючее, ждать его величество, которое еще и не на той высоте подойдет. Или я только иду, по времени точно, а он уже орет: «Маленькие, маленькие, где вы болтаетесь?» Я говорю: «Вовремя мы идем». А они пришли раньше времени. То же и при сопровож­дении. Когда Григоренко сопровождал, он разумно вел свою восьмерку, так чтобы каждый самолет мог при­крыть впередиидущий. А некоторые растянутся — полу­чается не восьмерка, а самостоятельных восемь самоле­тов. Они по уставу выполняют круг, а без толку — нет ог­невого взаимодействия. Так же и «бостоны» или «пешки» должны лететь так, чтобы сектора обстрела стрелков перекрывались.

Когда я пришел в полк, парторг — не летчик, но че­стный и добросовестный мужик — мне обмолвился, что, когда в 1942 году вышел приказ «Ни шагу назад», Валентина Шапиро [Шапиро Валентин Ефимович, старший лейтенант. Воевал в составе 11-го иап и 31-го гиап (273-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 592 боевых вылета, в воздушных боях лично сбил 12 самолетов противника. Герой Советского Союза, на­гражден орденами Ленина, Красного Знамени (четырежды), Отечест­венной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями], прекрасного летчика, будущего ГСС, водили на расстрел за то, что он якобы потерял «илов», которых сопровождал. Понятно, что задавать вопросы самому Шапиро я не стал, да и воевал он в третьей эскадрилье, а я в первой. Но в один прекрас­ный день я слетал на разведку, доложил, а Валька за мной зашел к начальнику штаба и слышал мой доклад. Когда мы вышли, он говорит: «Знаешь, ты дал маху. На­до было им рассказать замысел противника. Смотри, что получается: отсюда идут танки, тут сосредоточена артиллерия. Обстановка такая, что в этом районе нем­цы готовят контрудар». Я говорю: «Чего же ты не доло­жил?» Мы по возрасту были одинаковые, но он больше воевал. «Чего же ты не доложил?» — «Во-первых, умных не любят. А во-вторых, я еврей». И вот тут, в разговоре, он мне рассказал, за что его водили на расстрел. Дело было под Сталинградом. Штурмовики и истребители базировались на одном аэродроме. С четверкой штур­мовиков послали пару. Ведомым шел Лешка Бритиков [Бритиков Алексей Петрович, капитан. Воевал в составе 11-го иап и 31-го гиап (273-го иап) и 85-го гиап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 515 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 18 самолетов лично и 5 в группе. Герой Советского Союза, на­гражден орденами Ленина, Красного Знамени (трижды), Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды, медалями], а ведущим Шапиро. Штурмовики проштурмовали, ре­бята провели воздушный бой с восьмеркой истребите­лей противника. Сбили два самолета. Парой! Стали вы­ходить на свою территорию. Штурмовики пролетели мимо аэродрома. Видать, перепугался их ведущий. Бритиков выходит вперед, показывает, что аэродром слева, — они не реагируют. У наших кончается горю­чее. Решили: «Хрен с ними — задание выполнили, со­проводили, вывели из боя». Пошли на посадку, а штур­мовики полетели дальше. Только они сели, подъезжает на «Виллисе» полковник, командир штурмового полка: «Мудаки, вашу мать, я вам доверил лучших летчиков, а вы, засранцы, молокососы, сержанты, отдали их на рас­терзание! Старшина, снять с них пистолеты. Веди в капонир, лично расстреляю». Старшина подходит: «Сер­жант, старший сержант, снимайте пистолеты». — Отда­ют, бросают в «Виллис». «Сейчас расстреляю!» В это время подъезжает майор, командир истребительного полка: «Что тут происходит?» — «А ты молчи, засранец. Воспитал своих молокососов, а они отдали на растерза­ние моих лучших летчиков, я их сейчас расстреляю. А если ты будешь пищать, и тебя на хрен расстреляю!» Лакеев, командир этого полка, майор, согнулся. Их старшина ведет в капонир. А в это время механик Ша­пиро, старше лет на 15, стоит в отчаянии. И он увидел, что штурмовики идут уже с северо-востока на аэро­дром. Он вскакивает на холмик, шапку стягивает и только и смог, что крикнуть: «Командир!» — и рукой по­казывает — летят. Полковник хотя бы извинился — «Старшина, отдай им пистолеты». Сел в «Виллис» и уе­хал. Командир истребительного полка подошел, обнял. Прижал их к груди. Поблагодарил за хорошее выпол­нение задания.