Мать надеялась на школу; в 1900 году Шарль начал учиться в иезуитском коллеже на улице Вожирар. Иезуиты славились искусством внушать уважение к священному принципу власти и воспитывать беспрекословное послушание. Пассивное повиновение — высшая из всех христианских добродетелей и величайшая заслуга перед богом. Развитию этой добродетели и посвящали иезуиты свои главные усилия. Руководствуясь учением Святого Бернарда, они требовали беспрекословного повиновения любым приказаниям свыше, даже если эти приказы покажутся отвратительными и ужасными. Рассуждать о целесообразности или справедливости приказания — тяжкий грех. «Как труп в руках начальства» — таким должен быть христианин согласно учению основателя Ордена иезуитов Игнатия Лойолы.
Все, что отдавало противоположными идеями и духом, естественно, решительно отвергалось. Преподаватели в коллеже Непорочного зачатия сурово поносили Реформацию во всех ее проявлениях, и особенно XVIII век — век французского просвещения. Руссо, Вольтер, энциклопедисты безоговорочно осуждались. Да и как могло быть иначе, если, например, Монтескье в знаменитой книге «Дух законов» в корне подрывал доктрину пассивного повиновения? «Абсолютное повиновение, — писал великий мыслитель, — предполагает невежество того, кто подчиняется, оно предполагает также невежество и того, кто повелевает».
Особенно яростные проклятия иезуиты обрушивали на Великую французскую революцию и ее деятелей. Вот что могли прочитать дети в своих учебниках: «Дантон был очень уродлив. Он напоминал разъяренного бульдога. Он был очень жесток. Он был бесчестен»; «Марат был ужасной личностью. Говорят, он напоминал жабу…»; «Робеспьер страдал безумной гордостью. Он считал себя всегда правым и хотел казнить всех, кто думал иначе, чем он». Понятно, почему как раз в те годы, когда Шарль де Голль учился в иезуитском коллеже, республиканцы, демократы и социалисты Франции упорно добивались принятия закона, который запретил бы религиозным конгрегациям, особенно иезуитам, заниматься обучением детей, запретил бы воспитывать их врагами Республики, демократии и прогресса.
Но все это происходит в ином мире, от которого юного Шарля де Голля прочно ограждают идеи, усвоенные в семье и в школе. Очень многое за стенами дома и коллежа для него совершенно непонятно, чуждо и необъяснимо. И хотя юный ум развивается и познает, а духовный горизонт расширяется, так остается надолго. Устойчивость, незыблемость однажды приобретенных представлений — одна из важных особенностей его личности. Тем более важно проследить процесс формирования мировоззрения юного де Голля.
Отцы-иезуиты не преуспели в обуздании характера Шарля. Надежды на то, что коллеж упорядочит, смирит, дисциплинирует его, не оправдались. Мальчик обнаружил весьма неподатливую натуру. Речь не идет о том, что он отвергал глубоко консервативную, а точнее, реакционную идейную сущность образования, даваемого иезуитским коллежем. Иного идейного мира он просто не знал и не мог даже вообразить возможной альтернативы тому изощренному мракобесию, которое иезуиты выдавали за божественное откровение. Не вызывала протеста и религиозная сторона — обязательные мессы, молитвы до и после занятий, занятие апологетикой, катехизисом, духовным чтением и прочими благочестивыми «науками» и Церемониями. Религия уже стала для него привычкой; и, отнюдь не обладая фанатизмом в вере, он выполнял все положенное, подобно умыванию по утрам.
Дело состояло в том, что система мелочной дотошной регламентации, не обоснованной никакой логикой, необходимость безропотного подчинения всему, что предписано, оказались для него непереносимыми.
Стать «трупом в руках начальства» Шарль де Голль не мог. Его натура отвергала необходимость пассивного повиновения, во всяком случае для него самого. И он сохранит свой характер, побуждавший его в наиболее значительные моменты жизни проявлять именно активное неповиновение, что и сделает его человеком выдающимся.
Шарль возмущался принудительными школьными порядками. Часто ему указывали на его недисциплинированность, на небрежность в занятиях. Много лет спустя, будучи президентом Республики, генерал неожиданно признался своим внукам и внучатым племянникам: «В начальных классах школы я никогда не учил уроков. Но этому примеру не следует подражать!»
Он отнюдь не был ленивым и проявлял исключительное прилежание, но лишь тогда, когда делал то, что ему нравилось, что волновало его воображение. Но вот, например, уроки немецкого языка вызывали у него отвращение. Родители пытались всеми способами утихомирить его причудливую натуру. Так, мать настояла, чтобы он брал уроки фортепьяно у мадемуазель Монтей. Но результаты оказались более чем посредственными. «Шарль очень беспокоит меня, — говорил его отец, — он весьма способный и далеко пойдет, но ему так не хватает умеренности и здравого смысла… Боже! Сделай так, чтобы все было хорошо…»
Впрочем, родительские опасения оказались напрасными. Вскоре Шарль начинает соперничать со старшим братом Ксавье, успехи которого ему постоянно ставили в пример. Природная одаренность брала свое. К тому же семья воспитала в нем вкус к культуре. Он с удовольствием слушает по вечерам отца, читавшего Расина или Сенеку, хотя в те годы он отдавал предпочтение Ростану. Он выучил наизусть всю пьесу «Сирано де Бержерак».
Трон и алтарь, сабля и кропило — вот идеалы, стоявшие в центре обучения в коллеже Непорочного зачатия. Однако воспитанникам давали основательные знания античной и классической французской литературы. Разумеется, усвоение латинской культуры мало способствовало пониманию окружающей действительности. Но несомненно, что Шарль де Голль получил серьезную литературную подготовку на традиционной классической базе. На всю жизнь он сохранит тот стиль речи, языка, который он приобрел в детстве. Его выступления всегда будут отличаться цицероновским стилем, своеобразным эпическим характером, так же как и краткостью, ясностью, четкостью терминов. В сочетании со смелостью лексикона, образностью мышления все это поможет ему выработать эффектное и одновременно доходчивое красноречие.
Вкус к литературе не только пробуждает в нем не ослабевавшую никогда страсть к чтению, но и стремление испытать свои силы на соблазнительном литературном поприще. Увидев в одном журнале объявления о литературном конкурсе, он пишет, естественно в стиле Ростана, небольшую пьесу в стихах «Дурные встречи». Говорили, что ее довольно банальное содержание заимствовано у известного шансонье Гюстава Надо. Во всяком случае, ему присуждают первую премию: он мог по своему выбору либо получить 25 франков, либо опубликовать свое произведение. Юный литератор предпочел публикацию. К чести начинающего автора следует отметить, что в дальнейшем он не пытался писать стихи.
