Непохоже, что годы учебы были слишком тягостны для Пьера Огюстена: он часто навещал родных, не отрываясь надолго от домашней обстановки. В 1745 году, когда его знания были признаны достаточными, он вернулся на улицу Сен-Дени, чтобы осваивать мастерство часовщика, и с тех пор дни напролет проводил в открытой всем взорам застекленной крошечной лоджии, поскольку часовщики были вынуждены заниматься своим делом на виду у всех по указу властей, принятому по настоянию цеха ювелиров, опасавшихся, что их соперники работают с драгоценными металлами.
Пьер Огюстен не забывал и о развлечениях; по дошедшим до нас сведениям, в тринадцать лет, как раз в возрасте Керубино, он познал первую несчастную любовь. Имя женщины, разжегшей пламя в его груди, осталось неизвестным, как осталось неизвестным и то, сколь далеко зашли их отношения, но подросток был так глубоко потрясен коварством возлюбленной, что даже всерьез подумывал о самоубийстве, хотя не предпринял ни малейшей попытки к его совершению.
Складывается впечатление, что, проводя все свое свободное время в образованной артистической среде, Пьер Огюстен осознал недостатки собственного образования. В 1798 году, перечитав письмо, которое мальчишкой он написал уехавшим в Испанию сестрам, Бомарше назвал его своим «первым неудачным литературным опытом». Это письмо он ошибочно датировал 1745 годом, когда ему было тринадцать лет, тогда как его старшая сестра стала г-жой Гильбер лишь в 1748-м, то есть когда ему было уже шестнадцать. «Как это было принято в коллежах, мы больше занимались латынью, чем правилами французского стихосложения. Нужно было заново себя перевоспитывать, выходя из рук педантов. Это стихотворение было переписано моей сестрой Жюли, когда ей было десять или одиннадцать лет, в ее бумагах я и нашел его более пятидесяти лет спустя. Прериаль, год VI (май 1798 г.)».
Хотя постаревший автор решил слукавить, приуменьшив возраст, в котором он начал творить, этот текст — самое раннее из сохранившихся произведений Бомарше — не лишен очарования:
Госпожа Гильбер и компания!
Я получил любезное письмо,
Которое вы мне прислали.
И я почувствовал, что сердце мое забилось сильнее
От огромной благодарности,
Ведь, хотя вы в Испании, я люблю вас так же крепко,
Как тогда, когда вы были во Франции.
Я почитаю за честь
Быть вашим другом и братом,
Не забывайте меня в своих молитвах.
Ваше письмо доставило мне безграничное удовольствие и избавило от мрачной меланхолии, с некоторых пор одолевавшей меня и делавшей мою жизнь невыносимой, и признаюсь вам,
Что на край света от людей,
Погрязших в мерзостях порока,
Хотел бежать я одиноко,
Чтоб там скончать остаток дней.
В этом послании в стихах, многие пассажи которого граничат с непристойностью, Пьер Огюстен с благосклонностью рассматривал идею женитьбы. Сквозь лица его сестер там проступает портрет женщины его мечты, с которой он хотел бы уединиться:
Мы вместе в праздности проводили бы дни,
А ночи посвящали любви, и да будет так всегда.
А закончил он письмо следующим образом: «Какое безумие с моей стороны писать вам о своих фантазиях. Я не знаю, возможно, я сделал это, будучи уверенным, что вам это будет интересно. И еще эти фантазии, связанные с женским полом! И это пишу я, который должен бы ненавидеть любое существо, носящее юбку и чепец, за все те несчастья, что они мне принесли. Но спокойствие, я вырвался из их лап, и самым лучшим будет никогда больше в них не попадаться».
Совершенно очевидно, что, даже если Керубино и познал первые любовные разочарования в тринадцать лет, данное письмо писал мальчик постарше, уже имевший некоторый жизненный опыт, включая и общение с женщинами. Все говорит о том, что между тринадцатью и шестнадцатью годами Пьер Огюстен набрался опыта в самых разных областях жизни.
В этой связи, во-первых, следует вспомнить о той жестокой игре, в которую он с ранних лет любил играть с сестрами и своими соседями Беланже; это была игра в пародию на правосудие: устраивался импровизированный судебный процесс, и Пьер Огюстен, в чужом парике на голове, уже тогда ощущал себя Бридуазоном. Вот как Жюли описывала эти весьма показательные забавы в одном из своих стишков:
В неудобном кресле
Сидит Карон, словно китайский болванчик,
Изображая из себя судью В парике и брыжах,
Каждый пытается изо всех сил выгородить себя
Перед этим бесчестным судьей,
Которого ничто не может разжалобить.
Которому доставляет удовольствие
Осыпать своих клиентов градом
Ударов кулаком и палкой.
Заседание заканчивалось только после того.
Как со всех были сорваны парики и чепчики.
Уже тогда у этого подростка начали проявляться черты поборника справедливости, черты человека необузданного нрава (за свои вспышки ему придется дорого платить) и черты мятежника, не желавшего подчиняться строгим дисциплинарным правилам: доброта и снисходительность папаши Карона нисколько не мешала ему предъявлять к сыну ряд жестких требований.
«Отец требовал нашего обязательного присутствия на мессе, если я опаздывал и приходил на нее после чтения Апостольских посланий, из моего месячного содержания, предназначенного на карманные расходы и составлявшего четыре ливра, вычиталось двенадцать су, если я приходил после чтения Евангелия, вычиталось двадцать четыре су, а если я появлялся после возношения даров, удерживались все четыре ливра. В результате, я частенько бывал в минусе, и мой долг колебался от шести до восьми ливров».
Несмотря на строгости, касавшиеся исполнения религиозного долга, по своему характеру папаша Карон был человеком скорее богемного склада и довольно снисходительно относился к окружающим, если те вели себя в пределах разумного. Он с пониманием и благоволением относился к артистическим наклонностям сына, но при этом строго спрашивал с него за проступки.
Весь остаток воскресного дня после мессы семья предавалась искусству: барышни Карон пели и играли на клавесине, виолончели или арфе, а их отец сочинял простенькие стишки, иногда он приглашал в дом артистов, и тогда задняя комната его лавки уподоблялась дворцу Рамбуйе. Пьер Огюстен скоро превзошел сестер в мастерстве игры на музыкальных инструментах, вначале он научился играть на гитаре, затем освоил виолу, флейту и арфу. Видя, с какой легкостью сын все это проделывал, отец решил поручить его музыкальное образование профессионалу: флейтист из Оперного театра стал давать юному виртуозу уроки музыкальной грамоты. Пьер Огюстен оказался одаренным учеником и вскоре начал сочинять собственную музыку для песенок, которые Жюли-Бекасс благоговейно записывала в специальную тетрадь. Слова для этих песенок брат и сестра писали по очереди. Однажды Жюли сочинила текст, прославлявший счастливые мгновения их юности и ее дорогого и уже тогда неотразимого старшего брата:
