здесь, — громко сказала мама.
— Марта… — Он открыл глаза и натянуто улыбнулся. Внезапно я почувствовала себя маленькой. И мне показалось, что здесь две Марты: я настоящая и я бунтарка, которую отец всегда хотел поставить на место. Обе любили его, но не могли сказать об этом вслух. Бок о бок с чувством любви в нас жил гнев, и желание причинить ему боль соседствовало с желанием крепко обнять его и не отпускать.
Мама подтолкнула меня к креслу, стоявшему возле кровати, а сама отошла к окну и раскрыла газету. Я взяла его за руку, тонкую, покрытую венами и теплую. Когда в последний раз я держала отца за руку?
— Со мной все будет хорошо, — сказал он, прежде чем я успела заговорить. — У меня лучший хирург во всем Сент-Луисе.
— Мне казалось, что ты здесь лучший хирург.
Шутка была глупой, но отец улыбнулся. Затем у него начался приступ, от сильной боли он изменился в лице, а я не знала, куда себя деть. Когда боль отступила, он какое-то время лежал, тяжело дыша. Затем выпил немного воды и сказал:
— Я читаю твою книгу. Она замечательная.
И действительно, моя рукопись, «Бедствие, которое я видела», отправленная в качестве рождественского подарка, лежала у него на тумбочке. Дарить ее было немного рискованно, потому что предыдущий роман он дочитать не смог, назвав его «вульгарным». Я работала над ним два года, пока жила в Европе, затем сама нашла издателя и даже получила небольшой аванс. Но, судя по длинному, занудному, полному разочарования письму отца, можно было подумать, что эти деньги я заработала, продавая контрабанду на черном рынке. Отец считал моих героев безнравственными и легкомысленными и не понимал, почему тематика книги такая примитивная, когда вокруг столько вещей, о которых действительно стоило писать. В моем романе «Безумная погоня» рассказывалось о трех студентках, которые путешествуют по миру, пытаясь найти себя, спят с мужчинами, заболевают сифилисом. Это была настоящая история одиночества. Но, конечно, отец увидел в романе лишь мои пороки, хотя я надеялась, что он заметит хорошо прописанные диалоги и потрясающее описание моря.
Я перечитывала то письмо снова и снова, каждый раз закипая от злости и придумывая все более едкие ответы. Но за гневом скрывалась безграничная боль. В какой-то момент я скомкала письмо и выкинула в мусорную корзину, но это не помогло. Каждое слово оставалось со мной, закипало и бурлило в моем накалившемся сердце, похожем на готовый к извержению вулкан.
Новая книга получилась совершенно другой: в ней были истории о людях, пострадавших во время Великой депрессии. Я написала ее, желая внести свой вклад в развитие общества.
— Тебе правда понравилось? — спросила я жалобным тоном.
— Да, но истории в ней очень печальные. И представляю, как будет трудно ее издать после отзывов на твое предыдущее творение. — Он произнес это без злобы, равнодушным тоном, будто говорил о погоде или омлете. — Хотя, может, издательский бизнес работает по-другому.
— Именно так, к сожалению, но я не сдамся, я просто не вынесу, если мой труд окажется напрасным.
— Конечно ты не сдашься. — Мама подошла к кровати. — Мы, Геллхорны, не сдаемся. Кстати, я считаю, что книга восхитительная. Герои получились настоящими, в них легко поверить.
— Спасибо, — ответила я сдержанно, борясь с внутренними противоречиями. Мне хотелось, чтобы родители мной гордились и воспринимали всерьез. Но одновременно хотелось, чтобы я не нуждалась в их одобрении, чтобы только мое собственное мнение было значимо. К этому я стремилась.
— Нам надо быть в больнице ровно в шесть, — напомнила мама и протянула мне руку. Внезапно я почувствовала себя ужасно уставшей. — Пусть твой отец немного отдохнет.
На следующее утро, еще до рассвета, мы с мамой помогли отцу спуститься по лестнице и забраться в машину. Укутали одеялом его ноги, как будто всему виной была непогода, а не то, что пожирало его изнутри. Пошел снег.
Мы привезли отца в больницу Барнса, где его увели через вращающиеся деревянные двери. Сначала мы ждали в кафетерии с ужасным кофе, а затем перешли в комнату для посетителей. Снаружи началась метель. Она бесшумно укрывала все вокруг белым полотном. Казалось, что за временем можно уследить, только наблюдая, как становятся все выше и выше сугробы на подоконниках и на крышах машин, ожидающих своих владельцев на стоянке пятью этажами ниже, и как все больше это снежное покрывало напоминает сахарную вату. «С ним все будет хорошо, — говорили мы друг другу время от времени. — Конечно».
Мы повторяли одни и те же слова раз за разом, как заклинание, пока они, сплетаясь, не стали звеньями в цепи надежды, или веры, или каких угодно чувств, похожих на эти.
Только ближе к вечеру, сжимая в руках медицинский колпак, к нам подошел один из хирургов. Мне хотелось потерять сознание, лишь бы не слышать его слов. Я с трудом стояла, наблюдая, как шевелятся его губы. Но, к счастью, новости были хорошие.
Все-таки это был рак, но всю опухоль вырезали, и, похоже, больше она никуда не распространилась. Хоть отца и оставили в больнице, пока он не окрепнет, у нас были все основания надеяться на полное выздоровление.
— Слава богу! — воскликнула мама. Мы обнялись, и я почувствовала, как все ее тело содрогнулось, когда мы обе засмеялись сквозь слезы. На сердце сразу же полегчало. Птице удалось вырваться из клетки.
Увидев отца и убедившись, что с ним все хорошо, мы поехали домой, но нам пришлось сделать большой крюк, чтобы купить маковые пирожные в немецкой пекарне на рынке Соулард. Дома на кухне мама согрела в кастрюльке молоко, и мне показалось, что снова наступило Рождество, только подарок в этот раз был куда лучше. Горячее молоко в тяжелой кружке согревало руки, пока мама расспрашивала, как я поживаю. Теперь, после такого напряжения и переживаний, мы наконец-то могли поговорить легко и свободно.
Я рассказала ей о доме в Нью-Хартфорде в Коннектикуте, где последнее время скрывалась от всех, чтобы писать, и о маленькой комнатке со столом у окна, выходящего на широкий луг. Какой же все-таки это невероятный дар свыше — иметь много свободного времени, никуда не бежать и ни о чем не думать!
Я не заметила, как мама переменилась в лице, пока слушала мой рассказ.
— Ты должна вернуться домой, — сказала она после короткого молчания. — Невежливо так навязываться друзьям.
— Да Филдсу все равно. — У. Ф. Филдс стал моим новым покровителем, хотя мы были не настолько знакомы, чтобы называться друзьями. — Он работает в
