Из штаба полка пришла похоронная: печальное известие о смерти Павла. Брат погиб в бою, героически защищая революционный Петроград. А через полгода скончалась мать.
Наша семья жила бедно и с матерью. Но при ней бедность была умытая, приглаженная заботливой женской рукой.
Дом без хозяйки — сирота. После смерти матери продали корову и купили лошадь, но отцу и тут не повезло. Лошадь оказалась старая и вскоре пала. Нам стало совсем худо.
Отец недолго вдовствовал — женился, и в дом пришла мачеха. Дядя Фёдор — родной брат отца — взял меня к себе. Детей у него не было, а хозяйство росло, живность прибавлялась, требовались рабочие руки.
Но жизнь в семье дяди не принесла мне радости.
Во дворе полный достаток, а на столе — скудно. Корова доилась, а в семье никто молока не пил. Куры неслись, а яиц мы не ели. Свинья жирела, её забивали, а мяса за обедом не видели. Сидели на ржаном хлебе да на карточке с огурцами. Все на базар мои родичи тащили, в деньги переводили и клали их в кубышку.
Меня интересовали книги, но читать приходилось урывками. В школу ходил и работал у дяди по двору: чистил хлев, убирал навоз, носил воду, колол дрова. Жизнь моя во многом была схожа с жизнью чеховского Ваньки Жукова.
Но как бы я ни намаялся к вечеру, а к книгам тянулся. Больше всего любил читать про дальние страны. Днём взрослые не разрешали, а вечером в доме лампы не зажигали — керосин жалели.
Когда все ложились спать, я тайком брал в руки книгу и, забравшись на чердак, подобно Алёше Пешкову, «ловил» лунный свет, падающий на землю.
Иногда в праздники тётя меня баловала: пекла пирог с пареной брюквой. Отрежет кусочек и скажет: «Зажмурь, Коська, глаза и ешь. Считай, что пирог с повидлом».
От жадности вся эта скудость шла. В богатеи мечтали выбиться мои родственники. Дяде Фёдору страсть как хотелось заграбастать побольше земли.
«Зачем тебе её столько, Фёдор Михайлович? — спрашивали односельчане. — Детей нет. Для кого богатство копишь?»
«Богатство, оно кушать не просит, — отшучивался дядя. — Моё всегда при мне будет».
Ради денег Фёдор Михайлович не щадил ни себя, ни жену, а о племяннике и говорить не приходилось. У родного дяди жилось мне не лучше, чем любому другому батрачонку.
Не было дня, чтобы я не просыпался с мыслью, как бы убежать от родни, да подальше; чтобы не нашли. Только не знал куда. И домой не решался вернуться: для семьи я был лишним ртом. Других же родственников у меня не было.
Легко мне бывало только в лесу. Здесь я отводил душу, когда меня посылали собирать сухой валежник или по грибы. Бродишь между стройными берёзами да разноцветными елями или под дрожащей осиной и слышишь, как переговариваются деревья, как поют звонкоголосые соловьи.
Летом всего много в лесу: и грибов и ягод. Наполнишь ими корзинку и довольный возвращаешься домой.
Однажды, когда я бродил по лесу, в чистом, прозрачном воздухе запахло смолистым дымом. Оглянулся вокруг — тишина. «Откуда же тянет этой гарью?» — недоумевал я. Взобрался мигом на высокое дерево, и — обомлел — вижу, горит Жестелево.
Ветер с силой гонит огненные языки от избы к избе. Чёрно-сизое облако дыма зловеще повисло над деревней.
Не помню, как меня вынесло из лесу, только когда прибежал я к нашей избе, от неё остались одни головешки. Сгорел и дядин дом.
Жалко было смотреть на отца: весь осунулся, глаза ввалились, скулы заострились. Он сидел понурый и безотчётно смотрел в одну точку. Я бросился к отцу, обхватил за шею и почувствовал, как мелкая дрожь бьёт всё его тело.
— Павла в живых нет, Иван в армии и бог весть когда вернётся. У Тани с Настей — свои семьи, свои заботы. Поля ещё пешком под стол ходит. На кого мне опереться теперь, сынок?
И, хотя отец ни слова не сказал о моём сыновнем долге, я понял — пришло время пособлять ему.
В тот день я сразу повзрослел. Кончилось моё детство. Прощай, школа! До свидания, Римма Васильевна, моя первая учительница, первая наставница!
О ЗАМКАХ, КОТОРЫЕ ИГРАЮТ…
В моей памяти сохранились лучшие воспоминания о школе, о нашей учительнице. Сколько лет буду жить, столько буду её помнить. Недолго мне пришлось учиться, находиться под её крылом. Строгая и справедливая, Римма Васильевна постоянно заботилась о нас, детях, была нам второй матерью. Терпеливо объясняла нам непонятное, учила уму-разуму.
Однажды я обнаружил в сарае большую корзину с книгами — наследство, оставленное Павлом. Среди них лежал тонкий журнал в синей обложке с непонятными рисунками. Я стал листать его.
В журнале была напечатана статья, которая называлась «Человечеству угрожает гибель». Её написал один английский учёный. Он доказывал, что лет через пятьсот, а может быть, и раньше из-за того что люди и животные непрерывно дышат и в природе происходят различные процессы горения, свободный кислород исчезнет, а вместе с ним должно исчезнуть и человечество.
Невесёлые мысли навевало пророчество англичанина, «Как же так, — думал я, — люди борются, трудятся, надеются, что они создадут новый мир, жертвуют собой ради того, чтобы их внукам и правнукам жилось лучше, а что же в будущем их ожидает? Конец мира! Выходит, век человечества короче воробьиного шага! Зачем было тогда матросу Василию Ионову и красногвардейцу Павлу Борину в революции участвовать, отдавать свои жизни за лучшую, как они говорили, жизнь на земле? Ведь жизнь рано или поздно всё равно прекратится?…»
Целый день я не находил себе места. Прочитал не только статью — весь журнал от корки до корки просмотрел. Думал найти в нём ответ английскому учёному, но, увы, ответа на статью не было.
«Был бы жив Павел, — думал я, — он бы объяснил что к чему». Но Павла нет, и я остаюсь наедине со своими неспокойными мыслями.
Под вечер я отправился к Римме Васильевне. Она прочла статью и, к моему удивлению, улыбнулась и спокойно заметила:
— Напрасно ты, Костя, тревожишься. — Она ласково потрепала меня по голове. — То, что написано в журнале, — чистейший вздор. Мрачное пророчество английского физика давно опроверг наш русский учёный Климент Аркадьевич Тимирязев. Кислорода, без которого нет жизни на земле, хватит с лихвой и людям, и животным, и растениям — всему живому миру,
— А откуда же возьмётся столько кислорода? — вырвалось у меня.
— Пока солнце светит и излучает тепло, пока шумит зелёный океан, — Римма Васильевна повела рукой в сторону одного из многочисленных ручейков этого океана, где росли берёзовые рощи, дубовые гривы, сады, где вдоль Оки раскинулись припойменные луга, — кислородного голода на земле не будет. Никогда не будет! — решительно заключила она.
