Я уже упоминал о том, что отец был принят в ряды коммунистической партии в 1919 году, минуя кандидатский стаж. Этому решению способствовала его работа в киевском подполье.
Как мне помнится, отец не был лишен честолюбия. Примерно в 1934 году он, будучи исполняющим обязанности начальника Объединения «Авторемснаб», получил личное телеграфное послание, подписанное Сталиным. Отец пришел домой страшно возбужденный. Он холил по квартире, держа в руках телеграмму Сталина, и распевал песни. Его распирала гордость, хотя послание было отнюдь не похвальным.
Я вспомнил этот эпизод не случайно. В то время власть Сталина уже практически ничем не ограничивалась. Она была безмерна. Этим да еще повышенным честолюбием отца я объясняю его настроение после получения телеграммы от «вождя всех времен и Народов».
В то же время у меня есть основания думать, что отец никогда не страдал безмерной любовью к Сталину. Занимая сравнительно высокие посты в системе Наркомвнешторга, а затем в крупнейшем объединении, которым в те годы являлся «Авторемснаб», будучи членом партии с 1919 года (Номер первого партбилета — 0626975) отец постоянно общался с видными партийными и государственными работниками. Он знал, конечно, о судьбах многих людей, которые с нарастающей последовательностью пополняли скорбный список жертв сталинского произвола. Осмелюсь предположить, что отец и многие его товарищи отрицательно относились к непомерно раздуваемому культу личности генерального секретаря.
Почему я позволяю себе высказывать такие предположения? В 1938 году, когда осиротела наша семья, мама, взволнованная ростом моею патриотизма, выражавшегося в безотчетной вере в Сталина (а это действительно было так), решилась на крайние меры. От нее я впервые узнал о «Письме к съезду» Ленина, о его завещании партии. Отлично помню этот поздний ночной разговор с мамой, ее взволнованный шепот. Признаюсь, мне было трудно поверить всему, что я услышал. Многие годы, особенно в период войны, я верил Сталину. Хотя, наверное, благодаря маме был избавлен от благоговейной, слепой любви к «вождю и учителю».
Знаю, что отец очень любил мать. Во всем ей доверял. Поэтому уверен, что настроения матери и ее явно неприязненное отношение к Сталину объяснялись не только арестом отца. Они отражали чувства и мысли мужа и товарища, которым мать всегда считала отца.
О том, что отец занимал довольно высокие для того времени должности, свидетельствуют, на мой взгляд, и такие факты: регулярные приглашения на трибуны Красной площади на военные парады 1 мая и 7 ноября вручались в те годы только людям, занимавшим высокие посты в партийном или государственном аппарате. Мест рядом с мавзолеем не так уж много — несколько тысяч. Тем не менее отец постоянно получал пропуска на Красную площадь.
В ряду событий, свидетельствовавших о высоком должностном положении отца, уместно, по-моему, отметить, что какое-то время я учился в так называемой 25-й Образцовой школе Москвы. Располагалась она в Старопименовском переулке, неподалеку от Тверской улицы и площади Маяковского. В этой школе учились дети Сталина, Василий и Светлана, а также дочь Молотова — ее тоже звали Светлана, дети наркома просвещения Бубнова и многих других партийных и государственных деятелей.
Конечно, возможность посещения международных футбольных матчей на московском стадионе «Динамо» выглядела менее престижной, чем посещение парадов на Красной площади или моя учеба в элитарной школе. Тем не менее на главной трибуне — Северной, где располагалась так называемая правительственная ложа, собиралась в основном элитарная публика. Пропуска на эту трибуну, как правило, получали большие начальники.
Отец когда-то сам хорошо играл в футбол и поэтому очень любил его. Он часто брал меня с собой на матчи.
Наверное, именно в то время под влиянием отца и его друзей крепла и росла моя привязанность к футболу. Все свободное время я проводил с ребятами во дворе, гоняя мяч. А перед войной меня заметили тренеры и пригласили выступать за сильную команду стадиона «Юные пионеры». После возвращения с фронта я несколько лет играл в армейских и студенческих командах. В начале 50-х увлекся судейством, обслуживал матчи чемпионата СССР, дорос до звания судьи Всесоюзной категории, стал почетным судьей по спорту. В 1955 году на страницах «Советского спорта» появились мои первые публикации, а затем я начал печататься в других журналах и газетах. Написал больше 20 книг о футболе и его замечательных людях. Благодаря футболу повидал десятки стран и сотни зарубежных городов. Смею предположить, что у отца, будь он жив сегодня, не было бы серьезных оснований в чем-либо корить сына.
Я уже писал, что с начала 30-х годов дела отца выглядели далеко не лучшим образом. Его биография члена партии с 1919 года по тем временам не выглядела безупречной. После того как Троцкий был изгнан из страны и объявлен контрреволюционером, отца с завидной поспешностью обвинили в приверженности к троцкизму.
Первое исключение из партии последовало в 1931 году. Дело было в следующем. В 1928 году в сборнике «Экономика и политика внешней торговли» была опубликована статья отца «О монополии внешней торговли и торговой политике СССР». Если бы хоть кто-нибудь мог тогда представить, как отразится эта статья на судьбе всей нашей семьи! Вся соль была в том, что в своем материале отец привел несколько высказываний Троцкого.
Через пять лет в протоколе одного из партийных собраний было записано: «Рафалов написал в 1926 году статью, содержащую ряд политических ошибок. Для определения сущности важнейших этапов Экономической политики партии товарищ Рафалов пользовался цитатами контрреволюционера Троцкого. Сущность нэпа определялась им следующим образом: «В возрождении рынка, его методов и учреждений состоит существо новой экономической политики».
Вы внимательно прочли последнее высказывание? Вам не показалось, что оно удивительно созвучно периоду нашей перестройки с ее разбалансированным и неустойчивым рынком?
Тогда эта фраза обошлась моему отцу дорогой ценой: его лишили партийного билета. В протоколе вердикт выглядел четко и лаконично: «За неизъятие из библиотеки Академии внешней торговли троцкистской статьи, написанной им в 1926 г.». Оказывается, требовалось не только каяться в политическом заблуждении, но еще автору нужно было изымать «крамолу» из всех библиотек!
В марте 1932 года контрольная комиссия МГК вернула отцу партийный билет.
Однако в 1933 году при чистке партии Октябрьский райком ВКП(б) г. Москвы вновь исключил Рафалова М.А. из партии... «как не изжившего троцкистских шатаний».
