Говорят, что в ответ Атуэй поинтересовался:
— Скажи мне, много ли на небесах христиан?
— Да, — отвечал монах, — но туда попадают только добрые христиане.
— Тогда мне это ни к чему, — рассудил Атуэй. — Даже лучшие из них никуда не годятся, и я не желаю оказаться там, где есть хоть один из них.
История Атуэя заворожила Эмилио Бакарди, и в одной из своих статей он назвал индейского вождя «первым кубинским мучеником». (Многие годы спустя, когда Бакарди начали варить пиво, они сделали слово «Атуэй» своей торговой маркой, а на этикетке поместили стилизованное изображение индейского вождя). По мнению Эмилио, героическое сопротивление Атуэя испанским конкистадорам и миссионерам легло в основу традиции «непрекращающегося восстания» в Сантьяго и его окрестностях, где поросшие густым лесом горы служили великолепным убежищем — сначала для беглых рабов, а потом и для борцов за независимость Кубы, так называемых mambises.
Диего Веласкес основал город Сантьяго в 1514 году и в качестве правителя Кубы немедленно объявил его столицей острова. Он учредил там муниципальное правительство, первое в Новом Свете, и долгие годы Сантьяго оставался главным городом испанских территорий. Именно из Сантьяго в 1518 году отплыл покорять ацтекскую Мексику Эрнан Кортес, успевший побывать первым мэром города. Его соратники-конкистадоры Эрнандо де Сото, Хуан Понсе де Леон и Франсиско Писарро тоже были из Сантьяго. Однако в 1553 году испанский правитель Кубы переместил свою резиденцию в Гавану, положив конец владычеству Сантьяго как столицы острова, и с этого времени началось соперничество между двумя городами.
Гавана, стоявшая на западной оконечности острова, находится от Сантьяго на восточном побережье на таком же расстоянии, как Бостон от Ричмонда, а земли между ними были труднопроходимы и почти не освоены. В Сантьяго сложилась особенная атмосфера, во многом более близкая карибским соседям, чем Гаване. Город отделен от Ямайки и Гаити всего лишь полосой воды, и в гавани постоянно сновали суда. Именно в Сантьяго и его окрестности бежали в 1791 году, после восстания рабов и революции на Гаити, французские колонисты, а когда Франция была вынуждена отдать Луизиану США, в Сантьяго появилась новая волна французской иммиграции. Испанское владычество, французское влияние и многочисленное свободное чернокожее население сделали Сантьяго самым многонациональным городом на Кубе.
В молодости, бродя по городским улицам, Эмилио Бакарди слышал приветствия на самых разных африканских диалектах, по-английски, по-французски, на наречии гаитянских креолов, а кроме того, конечно, по-каталонски и на кастильском диалекте испанского языка. Население города составляло всего двадцать тысяч человек, и более половины из них были рабы или бывшие рабы, однако в Сантьяго кипела культурная жизнь — по большей части благодаря испанским переселенцам, которых называли peninsulares («полуостровные») в противоположность criollos (креолам), родившимся на острове, а также французским плантаторам и коммерсантам, пустившим здесь корни. Во времена Эмилио в Сантьяго действовало Филармоническое общество и городской театр, где были оперная и балетная труппы, ставили комедии, играли камерные концерты, устраивали балы-маскарады и даже акробатические представления.
Однако испанское управление предполагало, что официально санкционированная социальная жизнь должна была в основном вращаться вокруг интересов далекой испанской монархии, прибытия и отбытия испанских военных и их семейств и деятельности католической церкви, которая горячо поддерживала Мадрид. В местном соборе висел портрет королевы Изабеллы II, и при каждом сколько-нибудь важном событии в жизни ее величества в соборе служили особую мессу, а в Филармоническом обществе устраивали бал в ее честь. Испанские военные, посещавшие подобные мероприятия, считались завидными женихами для местных девиц, по крайней мере для тех, чьи отцы были верными подданными испанской короны. Обстановка в обществе в те дни отражена в едкой эпиграмме:
Жиль мечтает выдать дочку
За полковника-испанца
И устраивает праздник
С угощеньем и вином.
Но не проведешь испанцев –
Жиль, они тебе покажут,
Что прекрасно различают,
Где наживка, где крючок.
Эмилио Бакарди всю жизнь собирал местный фольклор и, когда нашел эту эпиграмму в старой местной газете, вырезал ее и сохранил. Он был одержим историей родного города — во-первых, потому, что для него она была полна цели и смысла, во-вторых, потому, что она имела к нему настолько непосредственное отношение.
Практически все события в Сантьяго происходили на пешем расстоянии от места, где он жил и работал. Контора на Марина-Баха соседствовала с домом, который был выстроен в шестнадцатом веке для Диего Веласкеса. Филармоническое общество находилось всего в нескольких кварталах. А исторические события, которые наблюдал и фиксировал Эмилио, имели эпический размах: происходившее в те годы вокруг него было ни много ни мало как мучительным, но прекрасным рождением нации. Среди прочих испанских колоний Куба имела репутацию sempre fiel, то есть «навеки преданной», а доминирование «полуостровных» испанцев в Сантьяго середины девятнадцатого века служит доказательством такого рода отношений. Но Сантьяго был городом слишком живым и страстным, чтобы довольствоваться ролью колониального аванпоста. Среди сынов города был первый знаменитый кубинский поэт Хосе-Мариа Эредиа, который оказался в ссылке из-за участия в анти-испанском восстании 1823 года. Эредиа родился в доме, который стоял за углом от собора, и был одним из сантьягских героев Эмилио Бакарди — Эмилио с друзьями частенько собирались, чтобы втайне почитать стихи Эредиа и обсудить их значение.
Но чтобы освободить Кубу от Испании, одной романтически-патриотической поэзии было мало. К 1830 году Куба стала самой богатой колонией в мире — никакая другая не могла даже близко с ней сравниться, — в основном благодаря бурному росту сахарной промышленности. Испания утратила остальные колонии в Новом Свете и поэтому была полна решимости удержать Кубу любой ценой, ведь остров был существенным источником налоговых поступлений в казну Короны. На Кубе располагался более чем сорокатысячный испанский гарнизон, подкрепленный обширной серью платных агентов и осведомителей. Состоятельные кубинские табачные плантаторы были в тесном союзе с Мадридом. Сахарная промышленность сильно зависела от труда рабов-африканцев, и плантаторы боялись, что без прикрытия испанских войск не сумеют удержать своих рабов под контролем. Чернокожие на Кубе были в большинстве, и стремление к независимости могло привести к установлению черной республики и концу рабовладения, как это произошло на Гаити.
