Александр целиком и полностью отдал себя на милость Суворину. Тот взял его к себе редактором и репортером, а затем подыскал ему еще одно редакторское место в журнале «Русское судоходство». Оттуда он вскоре был уволен, однако у Суворина он получал достаточно, чтобы к Рождеству привезти из Тулы свою семью. В Петербурге Александр стал для Антона литературным агентом – собирал по редакциям его гонорары, а заодно и сплетни. Лелеял он также мечту пробиться в редакторы «Нового времени» (если вдруг М. Федорова посадят в тюрьму). Но у Суворина нa этот счет были свои соображения, и Александр остался у него в поденщиках.
В конце ноября, вдохновленный весенним визитом, Антон снова отправился в Петербург – снова к Суворину, именитым литераторам и очаровательным актрисам, чье общество вскружило ему голову, невзирая на скверный городской воздух и нездоровую невскую воду. В этот раз он захватил с собой Машу, которая была вне себя от радости. В столице новые чеховские рассказы «Ванька» и «На дороге», которые будут напечатаны под Рождество, произведут фурор: публика всегда была чувствительна к святочным историям об обездоленных детях, но эти новеллы взяли за душу даже критиков. Успех польстил чеховскому самолюбию: «В Питере я становлюсь модным, как Нана!»[117] Впрочем, на литературу он по-прежнему смотрел как на блудодеяние и представлял себя этакой несвятой троицей: «Антоний и медицина Чеховы, жена-медицина, литература-любовница».
Вернувшись из Петербурга, Антон с удовольствием окунулся в новогодние празднества. В гости к Чеховым наведался Григорович. Опьяненный женским весельем, он повел провожать домой актрису Дарью Мусину-Пушкину. Вспомнились грехи молодости – пикантная история о том, как он соблазнил на качелях будущую жену поэта А. К. Толстого. В Петербурге Григорович поделился впечатлениями с женой Суворина: «Анна Ивановна, голубушка моя, – если бы вы только знали, что там у Чеховых происходило! Вакханалия, душечка моя, настоящая вакханалия!»[118]
К Антону тянулись не только женщины, но и мужчины. Билибин писал ему: «Должен сообщить Вам по секрету, что я Вас люблю», но, как подкаблучный «муж ученой жены», был постепенно вытеснен из чеховского круга. Несчастливый брак и растущее недовольство Лейкиным (на которого он работал вплоть до смерти последнего в 1906 году) вызвали у Билибина множество мнимых болезней, и его место заняли другие почитатели. Новым учеником Чехова стал Александр Лазарев, писавший под псевдонимом Грузинский. Бывший преподаватель провинциальной духовной семинарии и начинающий писатель, он появился в доме Чеховых в первый день 1887 года. С собой он привел близкого друга Николая Ежова, тоже учителя, мечтающего о писательской славе и столь же восхищенно отзывающегося о Чехове. Впрочем, пройдет несколько лет, и от этого восхищения не останется и следа – так и не смог Ежов примириться с чеховской славой и собственной посредственностью.
Приехала погостить и бывшая чеховская пассия: Саша Селиванова, таганрогская ученица Антона, теперь учительствовала в Харькове. Вернувшись домой, она писала Антону, Ване и Мише: «Сердце мое разрывается на части от тоски по вас. Нельзя, впрочем, сказать, что оно разорвалось ровно на три части. Одна из них больше. Угадайте, кто из вас причиной этому? Вот вы все отлично выполнили роль дачного мужа»[119]. В ответ полетела телеграмма Антона: «Ангел, душка, соскучился ужасно, приезжай скорее, жду ненаглядную. Твой любовник».
Пик январского веселья пришелся на двадцатисемилетие Антона: был устроен «бал с жидовками, индейками и Яшеньками[120]». Двоюродный брат Алексей Долженко пожаловал со скрипкой и цитрой. За новогодние праздники Антон написал лишь один рассказ, «Враги», отличающийся и литературными достоинствами, и мастерским использованием личного опыта: его герой в минуту личного горя едет по ложному вызову и в результате проникается ненавистью ко всему человечеству. Рассказ был напечатан в московском «Будильнике», и обозленный Лейкин, ничего не получивший для «Осколков» в декабре, когда надо было заманивать подписчиков, писал Антону накануне своего приезда в Москву: «Отлично Вы подкузьмили „Осколки“ <…> Конечно, Вы не журналист, не вполне понимаете, что Вы сделали для меня, но при личном свидании постараюсь объяснить Вам»[121]. Тем не менее редактор «Осколков» гостем пожаловал к Антону на именины.
Чехов больше не чувствовал зависимости от Лейкина. В письме дяде Митрофану он признался: «Я самый модный писатель». Лейкин же пытался охладить его пыл: «Последняя ваша вещичка в „Осколках“ опять премиленькая, а вот в „Новом времени“ неудачно. Вам маленькие рассказы лучше удаются. Это говорю не я один. <…> Ваша книга идет неважно». Он все старался не отпускать от себя Антона, заманивал в поездки то по северным озерам, то по южным краям – Антон на протяжении десяти лет уклонялся от этих приглашений, – обещал ему щенков, надоедал своей ипохондрией. Особенно тяготил Лейкина его большой живот. Антон в шутку посоветовал ему выдержать двухнедельный пост. Терпение его лопнуло через год, и в ответ на бесконечные жалобы Лейкина он выписал ему рецепт: «Найдите себе бонну-француженку 25–26 лет и от скуки тараканьте ее во все лопатки. Это хорошо для здоровья. А когда приедут к Вам Дальхевич и Билибин, то и они займутся бонной». Лейкин, один из самых плодовитых русских юмористов, был далек от понимания подобных шуток, однако Антону это сошло с рук. Вдобавок гонорар ему был увеличен до 11 копеек за строчку.
Между тем у Чехова возникли первые сомнения в Суворине. В «Новом времени» Буренин жестоко раскритиковал любимца либеральных студентов поэта Надсона за то, что он притворялся «калекой, недужным, чтоб жить за счет друзей». Последовавшие за этим кровотечение и нервный паралич свели Надсона в могилу. Буренина объявили убийцей. В то же самое время Суворин ловко провернул коммерческую операцию с изданием десятитомника Пушкина тиражом в 40 000 экземпляров сразу же по истечении авторского права. Жестокость по отношению к умирающему поэту и быстрая нажива на авторских правах поэта уже умершего вызвали у публики одновременно неприятие его авантюризма и восхищение его деловой хваткой. Антон пришел в замешательство. Сам он почитал Надсона как поэта, гораздо большего, «чем все современные поэты вместе взятые». К тому же выяснилось, что Суворин не оставил для него ни одного пушкинского десятитомника – а ведь Антон обещал подарить эти книги друзьям и родственникам.
Чехов пытался предугадать, что захотят получить от него новые столичные покровители. Двадцать девятого января Александр писал ему: «Все они складываются в моем сознании, как убеждение, что в тебе есть Божия искра и что они от тебя ждут – чего и сами не знают, но ждут. Одни требуют большого, толстого, другие – серьезного, третьи – отделанного, а Григорович боится, чтобы не произошло размена таланта на мелкую монету». Мария Киселева начала борьбу с «Новым временем» за душу Антона. В начале января она писала ему о рассказе «Тина», вызвавшем у нее отвращение: «Но мне лично досадно, что писатель Вашего сорта, т. е. не обделенный от Бога, показывает мне только одну „навозную кучу“ <…> Мне нестерпимо хотелось ругнуть и Вас, и Ваших мерзких редакторов, которые так равнодушно портят Ваш талант»[122]. Антон написал длинное ответное письмо в защиту своего права рыться в навозной куче: «Литератор должен быть так же объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности и знать, что навозные кучи в пейзаже играют очень почтенную роль, а злые страсти так же присущи жизни, как и добрые». И все-таки Мария Киселева своей цели добилась: мрачная чувственность чеховских рассказов, писанных им для «Нового времени», заметно пошла на убыль. В феврале Чехов напечатал совсем немного, а вслед за тем открыл в своем творчестве новое направление. Один из новых рассказов, «Верочка», пришелся по вкусу и Киселевой, и Суворину: его герой не находит в себе морального мужества ответить на признание в любви молодой девушки. Традиционная сцена расставания в саду еще не раз будет возникать в чеховских сочинениях вплоть до «Вишневого сада». Тонко переданное горькое чувство напрасной потери относит рассказ «Верочка» к одному из устойчивых чеховских архетипов.
Между тем Антону стало казаться, что источник его вдохновения скоро иссякнет. Он мечтал вернуться на юг, в края своего детства: в Таганроге он не был с июня 1880 года, с достопамятной свадьбы Онуфрия Лободы. Все звали его приехать – и простившие его дядя Митрофан с двоюродным братом Георгием, и братья Кравцовы. Вырвавшись из семейного круга и забравшись подальше от редакторов, Чехов хотел заняться поисками нового материала. Впрочем, не только творческие дела влекли Антона в дорогу: в Таганроге его дожидалась актриса, лелеявшая надежду заполучить его в мужья[123].
