Я сказала только вообще о ее добродетелях, но кто может исчислить добрые дела той, которой всякая минута дня была им посвящена? Вечером у нее всегда собиралось избранное общество. Она садилась за работу, и кто-нибудь читал лучшие романы того времени. Тут она часто рассказывала о многом, ею виденном и слышанном.
Поутру она вставала в 7 часов, а летом в 6 часов, обливалась холодной водой с головы до ног и после молитвы садилась за свой кофе, который пила всегда очень крепкий, a потом тотчас занималась бумагами. Она обладала крепким здоровьем, любила прохладу: окна были постоянно открыты. Не зная усталости и болезней, ожидала того же и от других, что возбуждало ропот. В приемных и на больших представлениях она удивительно умела всякому сказать что-нибудь ему по сердцу и признавалась моему отцу, что умению обходиться с людьми она выучилась у императрицы Екатерины. Дочери ее также были приветливы без фамильярства, и не было во всем мире принцесс милее и любезнее. Императрица и Великие Княжны без устали и лени всех принимали и со всеми беседовали.
Император Наполеон сватался за великую княжну Екатерину Павловну. Тогда нашим послом в Париже был граф Петр Алексеевич Толстой. Не помню, кто из приближенных Наполеона (кажется, Коленкур) стал об этом говорить графу, тот отвечал, по велению Государя, что это зависит не от него, а от матушки, которая располагает судьбою своих дочерей, а она не соглашается на этот брак. Когда спрашивали, почему, он отвечал: «Не заставляйте меня говорить то, что неприятно сказать, а вам неприятно слышать». А Великая Княжна сказала моему отцу: «Я скорей пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца». Вскоре после этого Екатерина Павловна вышла замуж за принца Ольденбургского, своего двоюродного брата, а впоследствии за короля Виртенбергского. Кончина ее весьма загадочна. Едва Императрица-матушка оставила ее цветущею здоровьем, как она, садясь в ванну, почувствовала себя дурно и кончила жизнь без всякой предшествовавшей болезни. Этого обстоятельства никогда не могли объяснить врачи.
Когда сыновья Марии Федоровны стали подрастать, она, кроме осени, проводимой, по обыкновению, в Гатчине, оставалась там две зимы, находя, что такое уединение способствовало воспитанию Великих Князей. Я живо помню это время, оно было очень приятно для нас, детей. Там находился упраздненный арсенал, который разделялся как бы на несколько зал. В одной части была гора для катания, а в другой были собраны музыкальные инструменты; в остальных находились разные игры: биллиарды, фортунки и пр. Тут же находился и театр. Бывало, мы бежим туда с радостью после уроков, бежим, чтобы покататься на горе то на ногах, то на сукне, то в тележке. Тут же происходили разные сюрпризы для Императрицы, которые она очень любила. То мы, дети, все костюмированные, составляем группу, то игралась всего чаще французская пьеса на театре, то составлялась ярмарка, где, конечно, доставалось нам много игрушек и конфет. Так проходило время в той резиденции, и угрюмый Гатчинский дворец, построенный братьями Орловыми в подражание феодальных замков, с подъемными мостами и тайными переходами, и подаренный Екатериною своему сыну, оживлялся любезностью его обитателей…
Все были заняты работой, а для прислуги это не худо. Только для образованных людей досуг очень нужен, потому что они умеют его наполнить благородными занятиями. Лет десять тому назад я посетила эти места, партер заглох, и розанов не было; но все оставалось в прежнем виде внутри розового павильона. Известный мне альбом лежал на том же столике. В нем писали Жуковский и Крылов. Грустно видеть опустелыми места, прежде столь дорогие, оживленные присутствием дорогих и милых сердцу людей.
Мария Федоровна жила хорошо со своим мужем и тогда, когда он стал заниматься Екатериной Ивановной Нелидовой. Мария Федоровна в горести сердца своего жаловалась императрице Екатерине II. Та вместо ответа подвела ее к зеркалу, сказав: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre, перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». И в самом деле, скоро сама Мария Федоровна уверилась, что в этой предполагаемой связи было только очарование умом Екатерины Ивановны, в самом деле очень замечательным. Она сделалась ее другом и такой оставалась до конца жизни Императрицы. Скоро после восшествия на престол Павел приехал в Москву, я уже говорила о бале, данном ему в собрании. На этом бале девица Лопухина объяснила Государю свою любовь к нему. Государь был поражен этой выходкой и писал о ней в Петербург в шутливом тоне, выражая свое негодование против наглости московских девиц. В день, когда ожидали его приезда в Петербург, Мария Федоровна и Екатерина Ивановна Нелидова выехали к нему на встречу. Каково было удивление их, когда он обошелся с ними холодно, а о девице Лопухиной отзывался уже совсем иначе. «Тут, — рассказывала Императрица, — мы узнали свою беду». Вскоре Лопухина со своим отцом приехала в Петербург и заняла свое место при Дворе.
…Императрица была очень милостива к своей прислуге и даже баловала ее. Однажды батюшка, пришедши к ней, нашел ее не в духе. Она упрекала его за то, что он не дал накануне экипажа ее камер-юнгфере. «У них, — говорила она, — были родные из дальней губернии, которые желали видеть мое Павловское». — «Поверьте, ваше величество, — отвечал отец, — никаких родных не было, это все ложь, и только напрасно вас беспокоят». — «Ну поди, поди, помирись с ними». Он должен был целовать ручки у них, они, смеясь, признались, что никаких родных у них не было…
…Раз Императрица сказала моему отцу: «Ты, мой друг, хочешь ли называться моим другом?» Он отвечал: «Я не могу быть вашим другом, так же как и вы моим. Дружба требует равенства и взаимности услуг, а я не могу от вас требовать того, что требовал бы от друга». Другой раз батюшка привез ей много цветов и поставил их у входа ее кабинета. Она всплеснула от радости руками и спросила, кто привез ей цветы. Когда она узнала, что цветы доставил ей Сергей Ильич, то сказала ему: «Благодарю тебя за твой прекрасный подарок». «Это не подарок, — отвечал отец, — я прошу вас заплатить за это деньги». — «Ах! Подари мне не цветы, скажи, что даришь мне их!» — «Нет, — отвечал отец, — я не подарю их и никогда ничем не буду дарить вас». «Какая причина твоего упрямства?» — спросила Императрица. «Да та, что вы богаче меня, и я не хочу, чтобы вы за мои подарки платили мне вдвое». Так всегда прямо и откровенно объяснялся мой отец, и за это был унижаем всеми.
* * *
1825 года, 14 декабря, назначена была присяга новому императору Николаю Павловичу. Батюшка поехал во дворец, не зная ничего о происшедшем. Дворец был полон приехавших к присяге. Отец мой подошел к окну комнаты пред кабинетом, где стоял Николай Михайлович Карамзин, и тут увидел, что Государь стоит в воротах и читает манифест войску. Он спросил у Карамзина, что это значит. Тот объяснил ему, в чем дело. Скоро в эту комнату вошла императрица Мария Федоровна, держа за руку наследника престола, нынешнего Государя, и в сопровождении императрицы Александры Федоровны. «Следуй за нами, Сергей Ильич», — сказала она моему отцу.
