Из всей книги «Рубайат» Магомет Таги поверил и принял одно четверостишье:
Мое сердце сказало мне: я хочу знать, я хочу все понять. Научи меня, мудрый Хайам. Я произнес первую букву алфавита. И сердце мне сказало: теперь я знаю. Ты сказал «один». Единица — первая цифра числа, которое не имеет конца.
Магомет Таги углубился в науку, в «число, которое не имеет конца». Но он не считал звезды, как великий астроном из Мерва, — он обратился к земле и посмотрел на север и увидел там, где сторожил его родину императорский орел, свет пятиконечной звезды. На драгоценных бирюзовых дверях и на минаретах Мешхедской мечети Имам-Риза он видел следы пуль: это были следы пулеметного огня русских казаков, но, как поэт одиннадцатого века, он искал только прохладу и тень в мечетях и не таил обиды. Он научился различать страну Советов и царскую Россию. Его сограждане, азербайджанские тюрки, кавказцы, рассказывали ему о том, что произошло на севере. Они рассказывали Магомету Таги и о военных судах под красным флагом, прогнавших англичан из Энзели. Круглолицый толстый юноша — Ахмет-шах на почтовых марках, Ахмет-шах на персидских туманах возбуждал гнев и презрение в сердце Магомета Таги. Персидский Риэго был одинаково равнодушен и к династии Каджаров и к династии Пехлеви; золотой шахский трон и сияние шахских бриллиантов и слава Надир-шаха не ослепляли его; он понял, кто управлял кукольным театром персидской истории и чья рука дергает за нитки марионетки султанов и шахов. Он читал газеты и брошюры на тюркском языке, приходившие из-за северного рубежа, на французском языке он читал классические труды экономистов и манифест, который начинается словами: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…» Однажды ночью товарищи Магомета Таги и его солдаты разоружили персидских казаков и прогнали из Мешхеда назначенного шахским правительством губернатора. Хоросан — синоним богатства и плодородия — отделился от шахской империи. Новый правитель хоросанской провинции Магомет Таги позвал к себе старшину мешхедских купцов и сказал:
— Вы самый богатый купец в Мешхеде, и вы старшина купцов. Мне нужны деньги. Я хочу, чтобы бедные жили нисколько не хуже богатых.
— Аллах велик, — сказал старшина, — каждому нужны деньги, Ахмет-шаху, прежнему губернатору и тебе. Но денег нет. Засуха. Неурожай. Нет рынка — Россия не покупает…
— Молчи! — воскликнул Магомет Таги, — я посажу вас в тюрьму и отниму все, что есть у вас…
— Аллах велик, — сказал старшина купцов. — Магомет-шах, Ахмет-шах и три губернатора грозили мне тюрьмой. Каждому нужны деньги, а денег нет. Неурожай. Засуха. Магомет-шах повесил моего отца. Мирза-шах ослепил деда, а денег нет и нет. Каждому нужны деньги. Прежнему губернатору и тебе. Но лишняя тысяча туманов д л я т е б я…
— Ты меня не понял, — мрачно сказал Магомет Таги, — пошел вон, старый дурак, — и читал до глубокой ночи газеты и книги и утром позвал главного муллу.
— Мулла Гусейн-Гуль, — сказал Магомет Таги, — неправильно учат в ваших школах и медрессе. Муллы учат детей глупостям, детей надо учить математике, географии и политической экономии. Я хочу запретить вам обучать детей.
Мулла Гусейн-Гуль молчал.
— Потом я хочу, — продолжал Магомет Таги, — запретить вам лечить народ, и еще хочу… Что ты хотел сказать?
— Я молчу, — сказал мула Гусейн-Гуль, — близится праздник Шахсей-Вахсей, правоверные возьмут в руки ножи и сабли; они будут плакать и в горести восклицать «Али» и резать себя ножами, и кровь и слезы будут течь по лицу и носу их.
— Еще что ты хотел сказать?
— Из окна твоего дома виден базар-Арк. Железная цепь висит в базаре-Арк. Один неверный вчера прошел по святой земле, и от него не осталось ни клочка. Три тысячи человек терзали его труп и не оставили ни клочка. Что ты хотел сказать?
Магомет Таги молчал и мулла Гусейн-Гуль приложил руку ко лбу и вышел. Он пошел прямо в «сафират-энглези», генеральное консульство Великобритании и когда он вошел к сафиру-энглези, генеральному консулу, то застал там старшину мешхедских купцов, и оба сказали друг другу в один голос: «табиат-шма-хуб-аст» — то-есть, в добром ли вы здоровья.
Сафир-энглези сорок лет сидел на своем месте — он знал свой округ и людей и сочетал британское коварство с азиатским и жестокость британца с азиатской жестокостью. Когда полковник Магомет Таги переехал в губернаторский дом, сафир-энглези назначил Магомету Таги время для свидания, но не получил ответа. Он даже сам был готов поехать к Магомету Таги с почетным эскортом кавалеристов, в сопровождении консульского конвоя из сипаев. Так некогда ездил по городу Мешхеду его превосходительство императорский российский генеральный консул, с казачьей полусотней впереди, и казачий подхорунжий бил нагайкой персидских крестьян, не во время оказавшихся на дороге. Сафир-энглези смотрел на старшину купцов и главного муллу; он знал каждого из них по два-три десятка лет, он знал каждого в округе Хоросан.
— Известно ли вам, — сказал сафир-энглези, — о чем он вчера говорил со своими кавказцами? Он хочет закрыть базары. Он хочет закрыть лавки и сделать одну большую лавку, где будут раздавать даром товары бездельникам и нищим Мешхеда.
— Закрыть базары, — подумал вслух старшина, — закрыть лавки, караван-сараи и чай-хане? Базар существует две тысячи лет. Невозможно.
— Но он сказал: надо закрыть базар и…
И сафир замолчал, потому что вошел секретарь и два молодых человека в косматых высоких шапках. Это были дети Бужнурского хана. Они возвращались к отцу из Тегерана.
— Азрет Али сафир-саиб, — начал старший, — сегодня Магомет Таги позвал нас к себе: Скажи Бужнурскому хану, скажи всем курдским ханам, говорит он, что отныне я запрещаю брать подать с крестьян, что я запрещаю им судить крестьян и что земля ханов больше не ханская земля. Что вы скажите, Азрет Али? Он посылает с нами двух своих людей с письмом к народу и ханам. Что вы скажете?
— Надо ехать, — сказал старый сафир-энглези и встал.
