В декабре 1769 года Вашингтон стал одним из организаторов лотереи в Уильямсберге, в которую разыгрывалось имение Бернарда Мура, не смогшего оплатить аренду крупного участка земли, принадлежавшего Кастисам. Купив за десять фунтов лотерейный билет, любой желающий получал шанс выиграть земельный участок или нескольких рабов (55 негров поделили на лоты; самые ценные шли с семьей в нагрузку, прочих безжалостно разлучали).
Пока виргинские плантаторы спекулировали землей, ссорились, ловчили, выгадывали, разорялись, в портовом Бостоне разыгрались драматические события. Вечером 5 марта 1770 года к рядовому британской армии Хью Уайту, стоявшему на часах у здания таможни, подошел мальчишка, ученик парикмахера, и попросил вызвать офицера, который якобы не уплатил по счету его хозяину. Часовой велел ученику быть повежливее с офицерами, но тот ответил ругательствами. Уайт, не выдержав, покинул пост и ударил наглого мальчишку прикладом по голове. Тот закричал, за него вступился прохожий, собралась толпа. Из нее выступил девятнадцатилетний книготорговец Генри Нокс и заявил Уайту: вздумаешь стрелять — умрешь.
Вечерняя темнота сгущалась, толпа тоже; кто-то принялся звонить в колокол; решив, что начался пожар, прибежало еще больше людей. Уайт тоже запросил подмоги. Из казармы явился дежурный офицер, капитан Томас Престон, в сопровождении семи солдат; примкнув штыки, они стали прокладывать себе дорогу через толпу, пробиваясь к Уайту, который стоял на крыльце и затравленно озирался. Добравшись до крыльца, солдаты зарядили мушкеты и выстроились полукругом. Престон приказал толпе расходиться.
В солдат полетели снежки и всё, что попалось под руку. Что-то увесистое угодило в рядового Монтгомери, сбив его с ног. Разъяренный, он вскочил, поднял выроненный мушкет и выстрелил в толпу, не дожидаясь приказа командира. Началась пальба, падали убитые и раненые. Толпа отхлынула от здания таможни, но заполнила близлежащие улицы. Послали за губернатором Томасом Хатчинсоном. Выйдя на балкон из дома правительства, он кое-как успокоил толпу, пообещав провести расследование и наказать виновных.
Утром Престон и восемь солдат были арестованы. Делегация от жителей Бостона потребовала у губернатора издать приказ о выводе войск из города, но Хатчинсон не обладал такими полномочиями. Ситуация в городе накалилась до предела, мог вспыхнуть бунт. Хатчинсон упросил командира вывести вверенные ему части на ближайшие острова. Четырех погибших с почестями похоронили 8 марта.
Сражений на улицах удалось избежать, но они разворачивались в прессе: между бостонскими радикалами и сторонниками британского правительства шла война не на жизнь, а на смерть. «Бостон газетт» назвала «резню» частью продуманного плана с целью «задавить дух Свободы» и опубликовала гравюру, воспроизводящую собственную версию событий: Престон отдавал приказ стрелять. Страну наводнили анонимные памфлеты разной направленности; лубок «рачьи спины»[16], для которого не пожалели красной краски (кровь хлестала из ран), висел в каждом сельском доме. Теперь уже никого не удалось бы убедить в том, что английские солдаты присланы в колонии для защиты.
Или мы, или они.
Пока Джордж решал множество проблем — заказы Кэри при соблюдении ограничений Виргинской ассоциации, уплата долгов тому же Кэри, повышение урожайности, развитие кустарных промыслов, приобретение новых земель, розыск беглых рабов и законтрактованных рабочих, — Марту занимало лишь одно: ее дражайший сын Джеки. Преподобный отец Баучер перебрался в Аннаполис в штате Мэриленд, и «мастер Кастис» уехал вместе с ним. Марта очень тяжело переживала разлуку, ей постоянно казалось, что с ее дорогим мальчиком что-то случится, поэтому Джорджу приходилось даже скрывать от нее некоторые вещи — сущие пустяки, — которые, однако, могли лишить ее сна.
Например, Вашингтон настаивал на том, чтобы Джеки сделал себе прививку от оспы (он знал на собственном опыте, насколько коварна и опасна эта болезнь). Для этого нужно было съездить в Балтимор, а Джеки было неохота, да и сама процедура вызывала у него страх: на теле делали небольшой надрез, куда помещали гной из созревшей пустулы больного оспой; пациент переносил заболевание в легкой форме и получал иммунитет. Марта тоже воспротивилась этой затее: мысль о том, что единственный сын будет подвергать свою жизнь опасности, была ей невыносима. Поэтому Джордж уладил всё втихую с Баучером, который сумел уговорить своего подопечного подвергнуться операции в апреле 1770 года, заявив, что это необходимо, чтобы потом предпринять длительное путешествие за границу. Поблагодарив Баучера, Джордж просил его, вплоть до полного выздоровления Джеки, присылать письма на имя Лунда Вашингтона, да еще и написанные чужой рукой, чтобы жена случайно их не перехватила и оставалась в счастливом неведении. Если бы она прознала о том, что Джеки в Балтиморе, да еще и заражен оспой, то непременно отложила бы поездку в Уильямсберг, куда Вашингтон собирался по делам, и помчалась к сыну.
С прививкой всё обошлось благополучно: образовалось в общей сложности не больше десятка пустул на груди, руках и ногах, лицо совсем не пострадало. Баучер тут же составил план большого образовательного тура по Европе (в те времена подобные поездки были завершающей частью программы обучения). В свое время Вашингтон был лишен возможности своими глазами увидеть Англию, о чем сильно сожалел, но тут он ответил категорическим отказом. Причин, скорее всего, было несколько. Возможно, Джордж чувствовал, что просто не выдержит жизни рядом с Мартой, постоянно терзающейся разными страхами. Больше всего на свете она боялась, что Джеки утонет; мыслимое ли дело посылать его за океан, по бушующему морю, на утлом суденышке? Баучеру же Вашингтон ответил:
«Родной отец руководствуется только двумя соображениями: развитием своего сына и изысканием средств для этого; если он потерпит неудачу в первом (не по собственному небрежению), он жалуется на свою беду; если он выйдет за рамки во втором, то приложит усилия для исправления злоупотреблений, никому не давая отчета и невзирая на то, что скажет свет, который не сможет заподозрить его в дурных намерениях, ибо он действует в собственных интересах. Но не так обстоят дела с опекунами: они должны не только придерживаться тех же правил, но еще и думать о том, как отнесутся к их действиям те, кто по конституции наделен правом контроля над ними, поскольку допущенный ими промах часто влечет за собой суровые меры, иногда наказание, хотя намерения могли быть самыми похвальными».
