«…Вот… Сдаю тебе ключи от сенокоса и рыбалки, вот — от вечерних купаний в нашей Клязьме…Вот — от вишневых садов и посолнухов, вот — солнечное буйство и лунное ночное сочиво: все тебе на помощь, любимая… Вот площадь, рынок и городской сад. Полюби их, как я, и прими с добром…»
Они ходили неподалеку от бывшего собственного дома его родителей, и он рассказывал о прошлом, не жалея, не лукавя. Он умел воспринимать жизнь такой, какая она есть — легко.
На танцевальной площадке за клубом «Коминтерн» играл живой духовой оркестр. Безучастные, на первый взгляд, музыканты в такт мелодии округляли щеки и смотрели куда-то вниз, в не всегда чищеные сапоги маэстро Русинова-Павлова, дирижера и композитора. Он также демонстрировал полнейшее безразличие к происходящему. Там кружились много нарядных пар, но он не мог не узнать Алексея, который в его понимании был небожителем. Ну кто мог подумать в недалеком прошлом, что песни «Соловьи», «Горит свечи огарочек», «Тальяночка» написал их Алеша Фатьянов — тот, который мальчишкой околачивался возле оркестрантов, крутился вокруг рыбаков, тонул в Клязьме, ловил ручных голубей, водил в лес ребячьи ватаги? Безразличный с виду дирижер не мог не заметить хрупкую девушку рядом с Фатьяновым, которая показалась ему нездешней, ангелом во плоти. Алексей и Галина выходили на середину танцплощадки и легко скользили по глянцевым половицам помоста. Садовыми дорожками ходили гладкие голуби, привычные к музыке. На ограде сидели мальчишки и грызли ранние яблоки, еще совсем кислые и зеленые, а огрызки швыряли в голубей. И Русинов — Павлов для поддержания порядка погрозил мальчишкам жезлом, делая это, может быть, впервые в жизни.
Замечательные эти теплые, ласковые вечера согревали Галину и потом, через годы, в стылые вдовьи зимы в Москве…
Вспоминалось, как на ярцевском фабричном клубе появилась самодельная афиша. Она извещала народ о предстоящем концерте «поэта-песенника, фронтовика и орденоносца Алексея Фатьянова». В скромную, аккуратную в своей неторопливости жизнь Ярцева ворвалось нечто необычно торжественное. Задолго до концерта в близлежащем саду прохаживался сам Фатьянов и белокурая девушка, в глазах которой легко зажигались смешинки. На богатырской груди поэта был замечен орден Красной Звезды. Герой, фронтовик, поэт! Люди пришли задолго до концерта. Местные, наслаждаясь своей мнимой и наивной значительностью, свысока поглядывали на тех, кто пришел из окрестных деревень. Впустили, впрочем, всех и не беда, что люди сидели едва ли не на сцене.
И вот он на сцене — он.
На широченном весле ладони он держал крохотную записную книжечку, в которую изредка поглядывал. Галя сидела в зале и не замечала сотен изучающих ее глаз. Она видела его одного — ее Алешу. Много она услышала в тот вечер нового, еще ближе узнавая мужа. Ей нравилось, как он читал стихи, пел, отзывался о родном городе и его людях, рассказывал о дружбе с Соловьевым-Седым и песнях, написанных на фронте. Выходили артисты клубной самодеятельности, исполняли их, иногда киномеханик заводил пластинку. Во втором отделении вернувшимся с антракта, то есть с улицы, зрителям Фатьянов читал поэму «Скрипка бойца», которая всего несколько лет назад звучала во фронтовых землянках. Боясь пошевелиться, слушал зал повесть о солдатах, зашедших в покинутый немецкий дом, о молодом солдатике-скрипаче, который озябшими руками открыл дорогой футляр, снятый со стены. Играл солдат на скрипке русскую музыку, а бойцы — плакали.
Смущенный Василий хотел было скрыться,
Но командир, поравнявшись с ним,
Снял свои теплые рукавицы,
Буркнул отрывистое — возьми!
Так заканчивалась поэма о скрипаче.
И снова звучали песни.
И вдруг Алеша неожиданно для Гали объявил со сцены, что через год у Вязников будет своя песня под названием «В городском саду». Она поняла, что песня эта будет о их любви — так ей подсказало сердце.
Так оно и осталось навсегда.
Подходила пора отъезда. К тому же, задождило и хоть Вязники не растеряли своего очарования, но в Ленинграде молодых ждал «папа» — Соловьев-Седой. Едва отыскавши Ванечку на одном из деревенских сеновалов, ранним утром сели в машину и тронулись в путь.
Ленинград 1946 года произвел на Галину тягостное впечатление. Разбитый город со следами былой роскоши выглядел мрачно и угрюмо. Ей было холодно, неуютно от ощущений, связанных с этим трагическим гигантом. И только песня «Наш город», написанная мужем с Василием Павловичем, сглаживал тревогу и уныние, которые передавались ей от каждого ленинградского дома. Музыка была позывными города, часто звучала по радио:
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой.
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего!
Песня эта была признана лучшей о Ленинграде.
Но небо города не показалось Галине синим. Василий Павлович уговаривал молодоженов оставить Москву.
— Переезжайте жить в Ленинград! Довольно ютиться по чужим углам — не война, чай! — Серьезно, как бы подводя черту под уже решенным вопросом, сказал композитор. — Я разведал: вам дадут здесь хорошую квартиру, детки.
Предложение было кстати: своего жилья у них не было.
Но Галина тихонько сказала Алексею:
— Алеша, не хочу…
Он ответил:
— Ну, если ты не хочешь, значит, и я не очень хочу…
Так и остались жить друзья — каждый в своем городе.
Объехав половину России, молодожены вернулись в Москву.
Они поселились в Хрущевском переулке — сняли комнату во втором этаже. Но как только Соловьев-Седой приезжал в Москву, он сразу же звонил из гостиницы Фатьяновым. И Алексей Иванович непременно и сразу шел к нему. У них были очень теплые отношения. Они и письма часто писали друг другу. Это была настоящая старомодная дружба двух мужских сердец, которые всегда одиноки по своей художнической сути.
Центральный Дом Литераторов 40-50-х годов — это маленький дом для литераторов с единственным крыльцом на улице Воровского. Он смыкался с правыми зданиями Союза писателей, где в те годы жили его члены. Парадное фойе и часть дома с улицы Герцена тогда маячили где-то в далекой перспективе планов Главмосстроя. Но приезжие из российской глубинки, гости из дальних жарких республик, столичные писатели — все первым делом шли в ЦДЛ, а уж потом — по делам. Да часто и дела вершились по соседству, союз писателей был рядом, в нем же — и основные журнальные редакции.
