Послевоенный ЦДЛ
Центральный Дом Литераторов 40-50-х годов — это маленький дом для литераторов с единственным крыльцом на улице Воровского. Он смыкался с правыми зданиями Союза писателей, где в те годы жили его члены. Парадное фойе и часть дома с улицы Герцена тогда маячили где-то в далекой перспективе планов Главмосстроя. Но приезжие из российской глубинки, гости из дальних жарких республик, столичные писатели — все первым делом шли в ЦДЛ, а уж потом — по делам. Да часто и дела вершились по соседству, союз писателей был рядом, в нем же — и основные журнальные редакции.
Состоял ЦДЛ из ресторана в Дубовом зале с красивой лестницей посередине и анфилады комнат во втором этаже. Еще не было наверху расположения Московской писательской организации, как, впрочем и опять уже нет. Дух масонской ложи, которая раньше здесь находилась, полностью выветрился с новыми постояльцами-писателями. А сегодня он вернулся туда и вытеснил писателей в людскую. Московские же предания говорили о том, что Л.Н. Толстой впервые вывел Наташу Ростову на бальный паркет именно этого зала. Великосветское эхо, кажется, еще витало во множестве его затемненных уголков. Писатели, актеры, композиторы, их жены, любовницы, дети, соседи, друзья — все чувствовали себя здесь «советскими светскими людьми». Изменились только времена, и не бальные туфельки попрали старинный паркет, а дамские лодочки второй половины 40-х прошлого века, сапоги демобилизованных писателей да галоши штатских граждан. Народу было полно всегда. Здесь же, в Дубовом зале, работал ресторан, проходили собрания, летучки, концерты и творческие вечера. Можно было просидеть за столом ресторана целый день и, не сходя с места, завтракая, обедая и ужиная, принять участие во всех так называемых «мероприятиях».
Такая смесь богемы и респектабельности встречалась во всех домах искусства. ЦДЛ, ЦДРИ, Дом журналиста, Дом композитора не пустовали, люди соскучились по общению. Фатьянов был человеком публичным, любил свою среду: писателей, композиторов, журналистов, актеров, музыкантов, художников. Он был везде — и всегда в центре внимания и чистосердечно дорожил этим.
— Мне кажется, что я родился быть счастливым… — Говорил он Галине. — Мне ведь неважно, любят меня или нет! — И тут же, подумав, добавлял: — А, впрочем, без их любви… — Кивал он в зал, — … поэту не выжить…
— А «…поэт, не дорожи любовию народной…»! — Напоминала ему Галина пушкинские слова.
— А «… ко мне не зарастет народная тропа»? — Отвечал Алексей тем же. — Нет, Галина Николаевна, все не просто. Поэт может ошибаться, но только на пути… куда?
— К истине! — Изрекала она.
— Ошиблась и ты, отличница… Поэт может ошибаться только на пути к ЦДЛ! — И он смеялся, не вынося долгих философических бесед.
А по всей Москве витал воздух дружелюбия и общности. Люди хотели встречаться, ходили большими компаниями на концерты, в театры, гуляли по бульварам. Главенствовало ощущение, будто они чудом уцелели, заново родились, что жизнь подарила им — жизнь. Бесконечные заседания, встречи, разбирательства были личным делом каждого. Не мешали этому и дискуссии о «безродных космополитах». Они становились в один ряд с кухонными разборками в родной коммуналке. «Варшавский, Костюковский, Козловский и примкнувший к ним Большегорский», — звучало повсеместно. Фамилии эти произносились буквально вместе с именами ближайших родственников. И за столиками Дубового зала поговаривали, что, вроде бы, Константин Симонов их поддержал…
Все в истории повторяется — меняется лишь сценография…
Алексей, не изменяя интересам, сразу включился в дела секции рыболовов-любителей. В штате ЦДЛ состояли егерь и инструктор по рыболовному спорту. Егерь Владимир Васильевич Архангельский писал рыболовецкие и охотничьи рассказы, а в коллективных поездках увлеченно рассказывал их у костра. Инструктора, Георгия Ивановича Ермакова, все называли Егорушкой. Секция рыболовов — неизменно дружная семья, которая все выходные проводила вместе. Юрий Смирнов, Андрей Шманкевич, Валерий Медведев, Юрий Нагибин, Хрисанф Херсонский, Алексей Фатьянов — они выезжали по знакомым местам, которые подсказывали друг другу. Были и постоянные рыболовецкие базы у Союза писателей. Рыбачили на озерах Неро в Ростове Великом, на Переяславском, на чистых рыбных реках. Неподалеку от Переяславля Залесского у писателей была оборудована избушка с ночлегом, коптилка, сушильни. Иногда проводили на рыбалке недели, и возвращались на литфондовской полуторке с полными мешками добычи. В эти мужские походы жен никогда не брали… У женщин в ЦДЛ жизнь была не менее интересная.
В тот же ЦДЛ писательские жены шли, как на работу. С утра там открывались кружки и «кружились» до темного вечера. Галина в них училась иностранному языку, кройке и шитью, вязанию, машинописи, шляпному делу, вождению автомобиля, она играла в теннис с Нагибиным и плавала наперегонки с Поповским, который позже эмигрировал.
По образцу дореволюционных женских организаций, писательские жены занимались благотворительностью. Они собирали редкие книги и устраивали аукционы в пользу детских домов и домов малютки. Председательствовала в совете жен Тамара Александровна Лукина, супруга главного редактора «Крокодила». Самый первый аукцион открылся в Дубовом зале. На него явился сын Аркадия Гайдара и внук Павла Бажова морской офицер Тимур Гайдар, который только что явился в Москву из-за границы. В зале перешептывались, глядя на него, а когда он, не дожидаясь гонга, положил на серебряный поднос баснословную сумму, зал загудел. Обыватель в литературных массах неистребим, как и в остальном человечестве.
Галина работала в совете жен, бывая в ЦДЛ сутками. Она ходила по детским домам, привозила туда книги, артистов, сладкие подарки. Ее часто видели писатели в коридорах и, когда иногда интересовались у Фатьянова, кто она и чем занимается, то с лица мужа сразу слетала живость. Оно каменело. Алексей Иванович озирался — не слышат ли посторонние? — и шепотом отвечал:
— Вы с моей женой не шутите! — Собеседник понимающе поджимал губы и подставлял ухо поближе. — Она зам Фадеева по матерной части!
Частенько Алексей сидел за ресторанным столикам и ждал, когда же застучат по винтовой лестнице быстрые каблучки жены. Случалось, он подходил к роялю, который во все времена стоял в глубине зала, и наигрывал мелодии Соловьева-Седого, Дзержинского, Мокроусова, Богословского. Бывало, они и сами присутствовали здесь же и, не стесняясь, пели под свою музыку. Вился папиросный дым над головами, смолкали разговоры.
