У меня сохранилась газета того времени со стихами небезызвестного Джамбула, посвященными Ежову. Вот отрывки из этого «шедевра соцреализма»:
…А враг насторожен, озлоблен и лют.
Прислушайся: ночью злодеи ползут,
Ползут по оврагам, несут изуверы,
Наганы и бомбы, бациллы холеры.
Но ты их встречаешь силен и суров,
Испытанный в пламени битвы Ежов…
Враги нашей жизни, враги миллионов,
Ползли к нам троцкистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд.
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова.
Великого Сталина преданный друг
Ежов разорвал их предательский круг.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова, руками народа.
И Ленина орден, горящий огнем,
Был дан тебе, сталинский верный нарком…
— Борис Михайлович Шапошников в военных кругах занимал особое положение, — продолжал рассказ Аркадий Федорович. — Большинство военачальников родились и выросли в годы гражданской войны, военного образования не имели. А Шапошников — царский полковник Генерального штаба, военное дело знал в совершенстве, лучший штабник, не чета наркому Ворошилову. В первой мировой войне он занимал высокие посты в больших штабах, командовал дивизией. Перейдя на службу в Красную Армию, он возглавил оперативное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики. По сути, его рукой разрабатывались главные стратегические операции. Таких военспецов, как Борис Михайлович, было немного.
Раз, два и обчелся. Был Сергей Сергеевич Каменев, Вацетис, Шорин, Егоров. Даже Тухачевский не шел в сравнение, он-то всего-навсего поручик. Поэтому к военспецам не питали добрых чувств, относились настороженно, словно бы терпели до времени. И такое время в 1937 году наступило.
Одиннадцатого июня состоялся суд над Тухачевским и группой военачальников…
В девять часов утра председательствующий Главный военюрист Ульрих сухим, беспристрастным голосом, как и подобает судье, творящему правосудие, зачитал обвинение. Тут были собраны все грехи тяжкие: и шпионаж, и вредительство, и попытка переворота для восстановления капитализма.
Зал небольшой и посторонних нет: заседание закрытое. За длинным, крытым красным сукном, столом, по обе стороны от Ульриха заседатели, начальники высшего ранга. Маршалы Советского Союза Буденный и Блюхер, командарм первого ранга Шапошников и заместитель наркома, начальник Военно-Воздушных Сил РККА, командарм второго ранга Алкснис; командующие военными округами: Белорусским — командарм Белов, Ленинградским — Дыбенко, Северо-Кавказским — Каширин; здесь же и командир 6-го кавалерийского казачьего корпуса имени Сталина комдив Горячев.
Восемь заседателей и столько же подсудимых: Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна. Девятый, Гамарник, предвидя расправу, покончил с собой.
Еще совсем недавно члены суда и подсудимые были в одном ряду, творили одно, общее дело, теперь они разделены. Навсегда.
Многие сидящие за красным столом не верят тому, что огласил председательствующий. Не верят, но боятся не только сказать, даже подумать. Скажи — и сразу угодишь в пособники, а то и в соучастники сидящих за барьером.
Вряд ли кто из них догадывался о коварстве замысла Сталина, утвердившего их кандидатуры для вершения суда. А меж тем их руками творилось беззаконие, убийство неповинных.
Всех их обвинили в шпионской деятельности в интересах враждебных государств, а Тухачевского сразу в пользу двух — Германии и Польши.
— Был ли у вас сговор по отстранению Ворошилова от руководства Красной Армией? — спрашивает Тухачевского румянощекий Ульрих.
Все — заседатели и подсудимые — знали, что Ворошилов на посту наркома обороны слаб, не соответствовал высокой должности, считали его назначение случайным. Не секрет, что в военных делах он разбирался с трудом, а славу первого полководца искусственно раздули.
— Сговора не было, — отвечал Тухачевский. — Но военные руководители не желали мириться с его некомпетентностью.
— Суд не интересуют качества, которыми вы наделяли товарища Ворошилова. Отвечайте: был ли у вас сговор против наркома?
— Был разговор и высказывалось недовольство его руководством.
Ульрих недовольно хмыкнул, заерзал на стуле, взглянув в сторону Шапошникова.
— Вы как будто хотели что-то спросить? Пожалуйста.
Высокий, интеллигентного вида начальник Генерального штаба не собирался задавать вопросов, но вынуждал председательствующий.
— Скажите, тов…, то есть, подсудимый, вас обвиняют в деяниях по ослаблению мощи Красной Армии.
Об этом имеется запись в следственном деле. В чем это выразилось?
Уж кто-то, а он, Шапошников, не мог не догадываться о ложности обвинения. Вместе с Тухачевским он разрабатывал, обсуждал и направлял в правительство и даже самому Сталину важные предложения по обороне страны, которые или отклонялись или оставались безответными.
«Неужели вы этому верите?» — прочитал Борис Михайлович во взгляде подсудимого и отвел глаза.
— Отвечайте, подсудимый! — потребовал Ульрих.
— Наша армия отстала в своем развитии от армий многих стран Европы и, прежде всего, от германской. Мы имели замедленные темпы строительства военных объектов, формирования воздушно-десантных частей, механизированных и танковых соединений, авиации. Было немало упущений и в боевой подготовке войск. Происходили они в силу ряда причин, и я как заместитель наркома не снимаю с себя вины за эти упущения.
Командарм Шапошников, склонив голову и черкая на бумаге карандашом, не смотрел на своего коллегу. Он и без его слов знал, кто в чем виноват. И вопрос задал совсем не из желания.
— Вы ответом удовлетворены? — спросил его Ульрих и тут же, заглянув в лежащий перед ним лист, задал подсудимому новый вопрос.
Искушенный в судебных делах, он вел заседание уверенно, ловко отсекая то лишнее, что уводило от намеченного плана. Исход процесса ему давно известен, решение предопределено еще тогда, когда его вызвал Генсек. Тот не стал интересоваться ходом следствия и степенью виновности каждого. Сказал коротко: «Судить мерзавцев так, чтоб неповадно было другим».
Этим было все сказано. Ульрих не посмел даже что-либо спросить.
