- Пришла? Ну, хорошо. А я тут супец приготовил - пальчики оближешь.
Жили они дружно, по вечерам долго читали, работали. По праздникам распивали вдвоем бутылочку вина и тихонько пели в своей комнате украинские песни.
Еще две особенности были в характере Мефодия Кривоноса. Во-первых, он с необыкновенной бережливостью относился к своему здоровью; во-вторых, чрезвычайно любил порядок, и эта любовь подчас принимала странные, почти болезненные формы.
Обычно по вечерам он совершал небольшую прогулку вокруг дома, перед сном открывал форточку и дверь в коридор, чтобы просквозило. Запаха папирос он не терпел и был доволен, что Полбин тоже некурящий. Любовь к порядку выражалась у него во всем: порядок был на полках в кухне, на вешалке для платья в передней, на полочке для умывальных принадлежностей. Такой порядок любил и Полбин, но он не понимал, для чего, например, складывать ненужные книги в бумажные мешки и нумеровать их по музейно-архивной системе. А один раз сосед не на шутку его рассмешил. Кривонос любил вывешивать в квартире всякие объявления: насчет свежеокрашенных оконных рам, по поводу неисправной канализации. Как-то летом, когда Мария Николаевна с детьми отдыхала в небольшой деревне на берегу горной речки, а Лидия Кривонос находилась в служебной командировке. Полбин после трехдневного отсутствия приехал домой. Он знал, что в квартире нет никого, кроме Мефодия Семеновича, и расхохотался, увидев в передней приколотую кнопкой бумагу с карандашной четкой надписью: "Ванная не работает". Автору объявления было хорошо известно, что никто, кроме него самого, в ванную зайти не может, по крайней мере, в течение недели.
Летал Кривонос хорошо, в эскадрилье у него был тоже образцовый и по-настоящему разумный порядок. Поэтому Полбин снисходительно относился к домашним странностям своего соседа.
Начинало быстро темнеть, и Полбин, присев на земляную ступеньку у входа в юрту, достал карандаш и бумагу. "Манек! Я жив, здоров! Бьем зарвавшихся самураев!" - вывел он. Почти каждая фраза в письме заканчивалась восклицательным знаком.
Первый самолет поднялся с аэродрома тэбистов. Полбин проводил его взглядом.
Подошел Кривонос.
- Как слетал сегодня? - спросил он. - Хорошо? Ну, хорошо.
- А у тебя как? В порядке? - в свою очередь спросил Полбин.
- В порядке. - Кривонос вошел в юрту и стал устраиваться на раскладушке.
- Я письмо получил, - сказал Полбин. - Тут привет тебе от Лидии.
Кривонос взял у него из рук листок, при свете спички пробежал две последние строки.
- Значит, дома все хорошо. Ну, хорошо.
И опять пошел в юрту.
Темнота сгустилась сразу. Писать было уже нельзя. Полбин подумал, что лучше: зажечь свечу и продолжать или поговорить с Кривоносом насчет встречи с "девяносто седьмыми". Надо новую тактику вырабатывать, враги это опасные. Письмо можно закончить на рассвете. Судя по всему, раннего вылета не предполагается.
- Хочу с вами посоветоваться, товарищ капитан, - послышался из темноты голос Пасхина.
- Садись, Александр Архипович, - Полбин подвинулся, освободив место на ступеньке. - О чем советоваться?
- Да вот насчет плана.
План комсомольской работы лежал у Пасхина в планшете. Он щелкнул кнопкой и опять застегнул планшет: все равно ничего не прочесть.
- Свечу? - спросил Полбин.
- Да нет, комары налетят. Я только по одному вопросу. Хотел включить беседу по международному положению.
- Ну?
- Не знаю, кому поручить. Лучше, чтоб кто-нибудь постарше.
- А, намекаешь, - усмехнулся Полбин. - Хорошо, давай мне, Александр Архипович.
Комсомольского секретаря, совсем еще молодого человека с выгоревшими белесыми бровями и вихрастым непокорным чубом, в эскадрилье почему-то все величали по имени-отчеству.
- У меня батальонный комиссар такую беседу проводил вчера, - сказал из юрты Кривонос.
- Вот я с ним и посоветуюсь, - ответил Полбин. - Да и ты расскажешь, Мефодий Семенович, о чем был разговор.
- Давай завтра, - сонно проговорил Кривонос. - Я что-то спать хочу.
Заскрипела раскладушка, а через минуту донеслось мерное дыхание.
Кто-то шел по траве, посвечивая фонариком. Над аэродромом снова пронесся тяжелый бомбардировщик.
- Ножки, ножки поджимай! - крикнул ему вслед Пасхин и рассмеялся собственной шутке: огромные колеса шасси ТБ не убирались в полете.
Человек с фонариком приблизился. Это был Ююкин.
- Кто это тут над стариком потешается? - сказал комиссар. Из вежливости он не стал освещать лица сидящих фонариком и наклонился, пристально вглядываясь. - Сидите, сидите, я на минутку. Товарищ Полбин, у вас можно переночевать одному человеку?
- Места хватит, - ответил Полбин. - Юрта просторная и даже запасная "гармошка" есть. "Гармошкой" называлась легкая раскладная койка.
- Отлично. Товарищ Гастелло, прошу. Неподалеку стоял человек. Он подошел, протянул руку с длинными теплыми пальцами:
- Старший лейтенант Гастелло. Полбин и Пасхин назвали себя.
- Присядем, товарищи, - сказал Ююкин. удерживая за рукав Пасхина, который хотел уступить место на ступеньке. - Трава везде сухая и теплая.
Гастелло сел чуть поодаль. Он все время молчал. Ююкин сказал, обращаясь к Полбину:
- Я на рассвете лечу в разведку. А этот товарищ, - он глянул в сторону Гастелло, - тэбист, с того аэродрома. Хочет в дневном полете ознакомиться с местностью, чтобы потом легче было ориентироваться ночью. Он полетит со мной за штурмана.
Гул моторов заглушал его слова. С верхнего аэродрома взлетела новая партия бомбардировщиков. Огромная машина пронеслась над головами. На небольшой высоте мелькнул тусклый кабинный свет "моссельпрома". Очертаний самолета не было видно, они угадывались по широкой тени, которая то закрывала, то открывала звезды. "Может быть, Васин и Петухов полетели, - подумал Полбин. - Счастливо, друзья!"
Переждав, пока утихнет шум, и проводив глазами бортовые огни последнего самолета, Ююкин сказал:
- Ушли старики. Так это вы, Александр Архипович, тут насчет ножек подшучивали?
- Я без всякой злости, товарищ комиссар, - ответил Пасхин. - Просто приятно сознавать, что есть уже лучшая машина, шаг вперед.
- И "Тэ-бе третий" хорошая машина, - вставил Гастелло. Голос у него был грудной, глубокий.
- Правильно, - сказал Полбин.
- Конечно, правильно. - Ююкин сделал паузу, как бы проверяя, не хочет ли еще кто-нибудь говорить. - Самолет хороший, служит и еще будет служить. Но не нужно забывать, что, кроме всего прочего, ТБ составил эпоху в самолетостроении. Это первый в мире бомбардировщик-моноплан. В Европе и Америке еще строили этажерки-бипланы, думали о разных трипланах, полипланах, а он у нас уже был. Не будь его, Александр Архипович, не летали бы мы с вами на скоростных. СБ - это его продолжение. А следующий этап, видимо, - пикирующий бомбардировщик, соперничающий по запасу прочности и скорости с истребителем.
