за присланные деньги. Они были очень кстати: как только я из лагеря попал в этот поселок и стал работать, на меня пришел в контору весьма забавный счет. Я должен был оплатить все судебные расходы того неправедного суда, где двое подонков по заказу оболгали меня. Так что половину моей и без того невзрачной зарплаты у меня целый год, как не больше, ежемесячно отбирали. Забавно, что в бухгалтерии это шло в графе «алименты». Деньги, присылаемые братом, были еще и вызовом тем невидимым людям, что меня сюда упекли (кстати, не могу не похвастаться: расшифровка аббревиатуры КГБ как Конторы Глубокого Бурения принадлежит лично мне, ведь я недаром был братом знаменитого геолога-буровика). Дело в том, что, как только меня посадили и началась в печати свистопляска вокруг моего имени, у Давида пошли жуткие неприятности. От кого-то очень-очень сверху (настолько, что даже министр геологии всей советской империи не мог его защитить) поступило ему подлое ультимативное предложение: либо он каким-то заметным образом отказывается от позорной родственной связи (дескать, давно в разладе и не видимся и знать он меня не хочет), либо его снимают с руководства этой сверхглубокой (много лет уже его любимое детище, ибо он – и автор проекта) и переводят в какую-то мелкую подмосковную лабораторию. Спас его местный партийный вождь (кажется, секретарь Мурманского обкома партии) – он позвонил куда-то в это очень-очень наверху и категорически заявил, что такого руководителя он из своей области не отпустит. И Дод продолжал работать.
Он пробурил самую глубокую в мире скважину – двенадцать с чем-то километров, и результат этот занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Если еще добавить, что работали они только на советском оборудовании, то совершен был чистой воды подвиг (и об этом вспоминали на панихиде, сравнивая успех Дода с одолением космоса). И недаром стал он доктором наук и академиком – вся научная картина устроения нашей старенькой планеты разлетелась, чтобы сложиться по-иному.
А еще и миф родился (до сих пор гуляет он в печати), будто бы добурились они до преисподней и услышали однажды стоны-крики грешников, томящихся в огне. С научными докладами Дод объездил много стран, но прежде всего ученые-коллеги его спрашивали именно об этом. Родился миф – из первоапрельской утки какой-то мелкой финской газеты, но мгновенно облетел полмира.
Потом случилась перестройка, на науку наплевали, и куда-то стали деньги пропадать, и еще два года брат потратил на хождение по высоким инстанциям: объяснял, уговаривал, просил и спорил. Все было напрасно. Хотя Дод (из воспоминаний его коллеги) «умел вести диалог на любом уровне, всегда находил нужные аргументы, был убежденным полемистом и блестящим докладчиком на совещаниях и конференциях». И даже совсем уж отчаянная идея, что сверхглубокая – это ведь готовый музей чрезвычайной исторической и научной ценности, никак не срабатывала. Все обильные металлические конструкции скважины срезаны были автогеном и проданы в утиль, чтобы выплатить последнюю зарплату буровикам. И свои последние годы брат не жил, а доживал.
Приятель мне прислал недавно маленькое кино. Телевизионщики приехали на Кольский полуостров в город Заполярный и прихватили с собой нескольких старых сотрудников Дода. По снегу добрались они до бывшей буровой и послонялись по лабораториям и мастерским. Везде следы не то чтобы разгрома, но какого-то поспешного бегства, при котором брошены приборы, книги, множество обломков и остатков. И бомжи уже тут ночевали, и обрушиваться сверху начала главная башня, внутри которой была некогда сама буровая вышка. Старики и журналисты, раскидав лопатами глубокий снег, обнажили массивную металлическую плиту – она закупоривала первую в мире сверхглубокую скважину. Но имя человека-первопроходца ни разу упомянуто не было.
Не огорчайся, Мироныч, если тебе откуда-то из небытия видно человеческое скотство, ведь остались горы бесценных материалов об этой уникальной скважине, их еще используют с благодарностью потомки, занятые строением нашей планеты. А у нашего с Татой сына и его жены Кати год назад родился мальчик, и его назвали Давидом.
Тут недавно довелось мне гостить со стишками в городе Малоярославец. Я оттуда вынес два убеждения, одно из которых весьма банально, а второе – требует обоснования, которым я и займусь в этой главе.
Убеждение первое (банальное) состояло в том, что реальную историю России бережно хранят энтузиасты – более надежно, чем казенные историки. Вторым было открытие, что на примере маленького городка можно вполне наглядно показать историю России в прошлом веке.
Город Малоярославец расположен от Москвы всего в ста двадцати километрах. То есть он был идеальным городом для тех несчастных, кто был вынужден (скорее – обречен) поселиться на сто первом километре – границе для тех, кому был запрещен въезд в Москву. Поэтому в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы город оказался густо заселен людьми, отбывшими концлагерь или просто выселенными из Москвы.
Нет, были и другие, что по такой же неволе оказались тут, и я о некоторых расскажу. Ибо Галина Ивановна Гришина (создатель и руководитель культурно-просветительского центра) задумала учредить музей, посвященный этим людям, – музей сто первого километра. Ей-то я и обязан своим неожиданным знанием о необычном населении этого маленького городка в те кошмарные годы.
Галина Ивановна и ее сподвижники собрали огромное количество свидетельств и документов, фотографий и воспоминаний, их даже хватило на четыре больших альманаха, названных сдержанно и достойно – «Имена и время». Естественно, что музей этот весьма раздражал местные власти, и его уже два раза лишали места, ныне он ютится (а точней – ютился, но об этом ниже) в небольшой комнате Дома культуры, а вскоре займет подобающее ему место в одном достаточно известном в городе доме. Но только дом этот полусожжен, и чтоб его восстановить, нужны какие-то деньги. Очень горжусь, что сумма, собранная за билеты на мой концерт, тоже пошла в эту некрупную копилку.
А дом принадлежит семье священника Михаила Шика, с которого поэтому я и начну перечень обитателей города в те уже туманные и страшные годы.
Михаил Владимирович Шик, человек высокообразованный (окончил Московский университет по двум кафедрам – всеобщей истории и философии, плюс к этому учился еще философии в университетах Германии), происходил из состоятельной еврейской семьи (отец его, купец первой гильдии, был почетным гражданином Москвы). Женат был на особе княжеского рода, правнучке декабриста Шаховского. Христианство привлекало его с молодости, и в восемнадцатом, уже тридцатилетним, он принял крещение. После десяти годов церковной службы он был рукоположен в священники.
Еще не прошло время, когда советская власть активно уничтожала это духовное сословие
