– Не понимаю, – сказал он громко, – чего они свистят… Вся Россия такая. А нас… – Он вскочил на стул. – Не застращаете! Сам умею свистать в четыре пальца…
И толпа подалась, еще захлопали, у вешалки столпились недовольные, но Есенин уже успокоился: оставшиеся жадно били в ладоши, засматривая ему в глаза своими рыбьими и тупыми, пытаясь приблизиться, пожать ему руку… Уходя, я вспомнил его словечко.
Этих он подмял. Ушедшие от деревни: помещики ли, разночинцы, поповичи – они не дошли до города, каким он вырос на Западе.
Но перед городом – он сам озорной мальчонка, застенчиво опускающий с колен задранные ноги, не страшный возле зашнурованных в железо клеток кассиров, возле клеток, в которых так плавно и размеренно течет обособившийся и сложившийся быт.
Алексей Павлович Чапыгин
О Сергее Есенине
Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Сост. общ. ред. Н.И. Шубниковой-Гусевой. – М.: ТЕРРА; Республика, 1997.
Сергея Александровича Есенина я знал и любил как умного человека и за самобытный талант истинного поэта.
Таких, как он, немного, и появляются такие люди редко. Пускай убогие талантом – как нищая старуха на чужой могиле наживает копеечку, так они – пишут стихи на смерть Есенина, в которых марают его имя или наспех стряпают жалкие пьесы, всё потому, что имя его стало известно, а их имена равны ценой лохмотьям нищей.
С. А. любил меня, но всегда избегал часто видеться, боясь, что я буду его осуждать за то показное бравурное, что делал он хмельной. А хмельной он часто был от скуки – надо работать, надо тишину, покой. Кругом мир, попирающий старую скорлупу, невнимательный к душе поэта, потому что не до поэтов, художников, – надо, чтоб жизнь наладилась, а жизнь налаживается не вдруг; пройдут года – люди станут сытыми, перестанут нуждаться в самом необходимом – тогда можно и песню послушать, можно и над картиной задуматься. Ни в глаза, ни за глаза я никогда не упрекал С. А., знал хорошо, что он идет своей, какой-то непонятной мне дорогой, и только под конец его путь в мире стал казаться мне мрачным, ведущим в область кошмаров, а когда С. А. стал воспевать свои кошмары – я подумал, что кончится худо, и тут же упрекнул себя за то, что весь век я жил робко – «иные не так живут!»
Познакомились мы с С. А. в редакции «Северных записок» С. И. Чацкиной, мне его представили как талантливого поэта, и там же кроме стихов появилась его повесть «Яр». Повесть была написана торопливо, архитектоника хаотична, но в ней были красочные пятна и большая свежесть. Я часто говаривал ему позднее того времени:
– Пишите рассказы! Это даст вам большую ширину размаха.
С. А. отвечал всегда уклончиво:
– Вот что! – буду писать. Я уж написал, но это не отделано, пока…
После редакции «Северных записок» он куда-то уехал, и стихи его там долго не появлялись. Мы с ним снова встретились у Философова и Зинаиды Гиппиус – у них собирались молодые: 3. Гиппиус редактировала журнал, который издавал Каспари, издатель «Родины». Журнал был небольшой, двухнедельный, они с Философовым поставили его по-настоящему хорошо, стали приглашать лучших поэтов того периода, но Каспари нашел, что такой журнал ему дорог, и вскоре прекратил издание. В то же время, когда собирался кружок, журнал только что начал выходить; было это в 1914 году. С. А. сел со мной рядом за стол и весело сказал:
– А мы знакомы! Помните, в редакции «Северных записок»…
Он был тонкий, стройный юноша в крестьянских домотканых штанах, белой рубахе и сапогах с голенищами. Светлые кудри вились по его щекам и шее. После чая он сел с гармошкой в зале к камину спиной, начал, наигрывая, подпевать частушки. Частушек С.А. знал множество, а пел их, как поют деревенские парни. Был он жизнерадостный, все тянулись к нему.
Потом позже мы с ним встречались вместе с Н.А. Клюевым у Иванова-Разумника в Детском Селе (тогда Царском). Потом надолго я потерял его. В 1917 году встретились снова, он жил с черненькой, очень миловидной девушкой – секретаршей одной из газет революционного периода; жили они в д. 33 по Литейному. Я приходил в полдень, часто заставал С.А. в кровати, его подруга говорила мне:
– Будите! Пора – Сережка спит.
Они жили в двух больших комнатах.
Здесь за чаем С.А. читал мне стихи:
…И Богу я выщиплю бороду!..
После житья на Литейном проспекте С.А. уехал в Москву.
В 1918 году, в апреле, я, запасшись необходимыми бумагами до Москвы, поехал в Харьков, где обещали меня устроить на дело мои знакомые. В Петрограде становилось голодно, а в деревню уезжать не хотелось. В Москве я жил с неделю, раньше чем выбраться в Харьков, так как на Курском вокзале висело объявление:
«Граждане! Железные дороги в катастрофическом состоянии – всяк, кто приехал в какой-либо город, должен жить тут и ждать лучшего времени».
Здесь я снова встретился с С.А., он был пайщиком «Кафе поэтов» на Тверской. Тут собирались многие поэты и беллетристы. Петр Орешин, Ширяевец и С.А. провожали меня до дому, где я жил, но где, с кем и как жил С.А., я так и не знал и у него на квартире не был. Добыв нужные бумаги, я уехал в Харьков. В Харькове были красные, после моего приезда через месяц они ушли – пришли белые. Письма из Москвы перестали приходить, и вообще прекратилась всякая почта. Деньги – которые пришлось менять на деньги белых с большим убытком – у меня вышли, я пошел на фабрику, стал варить мыло.
В городе издавал газету Суворин-сын, и я плюнул, перестал писать. Писал для себя.
Приехал я весной, а поздней осенью по заморозкам белые ушли – пришли красные. Стали распределять продукты, и хлеб стал дороже.
Вскоре меня избрали, без моего ведома, Предгублиткома. Я скучал в Харькове, хотелось обратно, но обратно ехать было страшно – в вагонах был сильный тиф. Ехавшие часто заболевали в дороге – я ждал случая. Весной 1920 года в Харьков в своей теплушке приехал на полиграфический съезд А. Сахаров, приятель С.А. С ним вместе – Есенин и поэт Мариенгоф, с тем чтоб пожить, подкормиться – в Москве был голод. Здесь они решили дать «вечер стихов» или два-три, смотря по приему у публики. Я очень обрадовался Есенину, от него узнал о Москве, и, хотя там был голод, все же меня тянуло обратно с юга. Сахаров, с которым я познакомился, тоже был очень милый и простой человек. Они жили втроем в одной комнате; я часто заставал их хмельными и веселыми. Пил ли Мариенгоф, того не могу сказать. С.А. с Сахаровым пили. С ними я и решил уехать из города, который мне крайне надоел.
Но меня не отпускали – велели найти заместителя; таковой, к моему удовольствию, нашелся: профессор Ив. Ив. Гливенко. Я взял пропуск через Южфронт и билет. Есенин обратился ко мне как председателю литкома, от которого зависело разрешить вечер имажинистов, и я разрешил. Вечер порешили устроить на Сумской улице в Большом Харьковском театре. Поэты за три дня выставили плакаты у входа в театр. Публики набралось очень много. К началу вечера пришел и я. Сидел за кулисами, слушал и удивлялся. Мне показались странными две вещи.
