16 апреля он впервые участвовал в заседании Прусской академии наук, 18-го приехала семья, 26-го он опубликовал первую популярную статью о СТО — в берлинской газете «Войсише цайтунг». В мае получил опять новое предложение: от имени Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге ему написал физик Петр Петрович Лазарев. Ответ (16 мая): «Я нахожу отвратительным ехать без надобности в страну, где так жестоко преследуют моих соплеменников». Получил еще прибавку к жалованью как член академии — получилось уже 13 тысяч марок, неплохо, но и хлопот полно, какие-то новые непонятные директорские обязанности…
Заседания академии Эйнштейн посещал исправно (как и все последующие заседания бесчисленных организаций, в каковых он будет состоять), но его все там раздражало: темы скучные, этикет, галстуки. (Из-за его членства в академии потом будет много дипломатической путаницы: немцы сочли, что он автоматически принял немецкое гражданство, он так не считал.) Местом настоящего научного общения для него стал еженедельный физический семинар, куда приходили все светила: Планк, Нернст, фон Лауэ, Густав Герц. Он все сильнее хотел, чтобы астрономы проверили его расчеты, сговорился об этом с астрономом Эрвином Фрейндлихом. Параллельно всю весну переписывался с Эренфестом об электронах и их странном поведении: как вычислить силы, заставляющие их вести себя так или иначе? Пока выходило — никак.
30 мая Эренфест приехал в Берлин, нашел Милеву несчастной и Ганса Альберта тоже: в немецкой школе были дисциплина и зубрежка, а мальчик к этому не привык. Июнь, видимо, прошел в войне между женой и мужем, последний уже советовался с друзьями о разводе. 27-го он писал Цангеру о Милеве с Варичаком: «Меж ними отношения такого сорта, что ни одному из них ничего нельзя предъявить. Это только заставляет меня чувствовать себя еще более одиноким». В июле между Милевой и Эйнштейном произошло жестокое объяснение, после которого она с детьми ушла к Габерам. Он передал ей печально известный ультиматум:
«А. Ты обязуешься:
1. Содержать в порядке мою постель и одежду.
2. Трижды в день приносить еду в мою комнату.
B. Между нами не будет никаких контактов, кроме тех, что нужны для соблюдения общественных приличий. В частности:
1. Я не буду сидеть с тобой дома.
2. Я не буду никуда с тобой ходить и ездить.
C. Ты будешь придерживаться следующих пунктов в наших отношениях:
1. Ты никогда не будешь ожидать между нами какой-либо близости.
2. Ты немедленно прекратишь говорить со мной, когда я попрошу об этом.
3. Ты немедленно покинешь мою спальню или кабинет, когда я попрошу, и без протестов».
В статье «Женщины Эйнштейна» Александр Смирнов почему-то относит этот текст к 1901 году и добавляет: «Милева принимает эти унизительные условия и становится не только верной женой, но и ценным помощником в работе. 14 мая 1904 года у них рождается сын». Разумеется, и в 1914-м Милева таких дурацких условий не приняла, о чем свидетельствует ее ответ (приписка на полях): «Прочти это своей семейке. Им больше делать нечего. А также покажи фрау Габер. Пусть знают, какое посмешище из себя делает знаменитый человек». И вновь его приписка (они, видимо, таскали эту бумажку туда-сюда): «Плохая шутка!» Эйнштейн был не идиот и даже при полном отсутствии эмпатии должен был понимать, что Милева ничего подобного выполнять не станет, а написал, чтобы ее оскорбить и спровоцировать на разрыв, — обычная мужская тактика. 18 июля он писал ей уже серьезно: «Я готов жить вместе, чтобы не потерять сыновей и чтобы они меня не потеряли. Наши отношения будут не дружескими, а деловыми. Персональные отношения должны быть сведены к неизбежному минимуму. В свою очередь я обещаю пристойное поведение с моей стороны — такое, какое обеспечил бы любой незнакомой женщине».
Она и это проигнорировала. Габеры уговорили их встретиться на нейтральной территории и обсудить условия разрыва. Решили, что он выделяет ей 5600 марок в год, она уезжает и забирает детей. Сразу после этого Милева и Габер пошли к юристу, а Эйнштейн — к Эльзе; та отдыхала в Альпах, и ее родители позволили ему переночевать в ее комнате. Он написал Эльзе, она позвала его к себе, он отказался «чтобы не компрометировать тебя». Она опять настаивала на разводе. Он — ей, 26 июля: «Я не могу себе представить жизнь без них [сыновей], и я был бы чудовищем, если бы чувствовал иначе. Я столько лет нянчил их, играл с ними, вытаскивал их из неприятностей, играл и бегал и смеялся с ними. Они кричат от радости, когда я вхожу, малыш еще даже не понимает, что произошло… Теперь они уйдут и образ отца для них навсегда будет замаран».
Эльза не понимала, почему он отдал детей, он ответил: «нельзя, чтобы дети видели отца с другой женщиной, когда у них есть мать». В Берлине как раз гостил Бессо — он и увез Милеву 29 июля в Цюрих. Будущая секретарша Эйнштейна Элен Дюкас писала, что он «вернулся с вокзала в слезах». Дюкас верить нельзя ни в чем — она как цепная собака защищала патрона, но и Габер, пришедший вместе с Эйнштейном проводить семью, вспоминал, что тот «весь вечер плакал как маленький ребенок».
На следующий день он пошел к матери, та его поздравила и стала с родителями Эльзы обговаривать свадьбу. Однако уже через неделю он объявил Эльзе, что не может жениться: жена развода не даст, да и сам он «не готов». Эльза написала сухо: «Я очень разочарована». Он — ей, 4 августа: «Не подумай, для меня не существует других женщин, кроме тебя. Не отсутствие реальной привязанности отпугивает меня от брака. Я боюсь удобной жизни, хорошей мебели, бесчестья, которое я на себя навлеку, боюсь стать довольным мещанином». Убеждал ее, что они будут вместе прогуливаться и это даже лучше, чем быть женатыми: «Я рад, что наши деликатные отношения не приведут нас к мещанской узколобой жизни».
Н. Жук: «Если бы Эйнштейн любил Эльзу по-настоящему, то женился бы на ней еще в 1914 г. Но поскольку он сделал это только в 1919 г., то причиной заключения брака было либо ухудшение в результате войны его материального положения, либо получение Эльзой наследства, либо и то и другое вместе взятое». Пожалуй, это тот случай, когда в «страшилках» есть некоторая логика. Любил бы — женился. А он в 1915-м откровенно писал Бессо: «Мне хорошо в уединении и спокойствии, это не в последнюю очередь связано с чудесными приятными отношениями с моей кузиной. Эта стабильность может быть гарантирована мне, если я не женюсь». То есть он все-таки отдавал себе отчет, что настоящей близости с женщиной не выдержит. Милева с детьми поселилась в пансионе в Цюрихе, муж отослал ей мебель и вещи, писал в августе, что развода не требует, а просит только писать и рассказывать о детях. Сам он снял маленькую квартиру на Виттельсбахерштрассе, 13, неподалеку от Эльзы. Деньги жене слал исправно, но она жаловалась, что мало. Он отвечал в сентябре: «Сам я живу более чем скромно, почти по-нищенски. Только так мы сможем отложить что-то для наших мальчиков». Но все же добавил ей еще 1300 марок (еще 600 он отдавал матери).
