скромен. Когда кто-то знал много историй, или умел рассказать лучше него, он предпочитал внимательно слушать. Это ценили, и, более, того, его корректность, уравновешенность и способность не поддаваться провокациям стали притчей во языцех и послужили темой для анекдотов из его жизни.
Вот один из них. Маршал часто гулял один для того, чтобы поразмышлять, послушать народ и затем обратить это знание себе на пользу. Однажды он наблюдал за игрой двух торговцев, игравших в кегли. Те попросили Тюренна, не зная, кто он такой, разрешить их спор о том, кто победил. Маршал внимательно присмотрелся и высказал свое мнение, после чего проигравший стал его осыпать мощнейшей бранью. Сохраняя хладнокровие, Анри отошел в сторону. В это время мимо проходили офицеры и громко приветствовали его. Когда человек, который обругивал маршала, узнав, с кем имел дело, упал на колени и стал просить у него прощения, Тюренн ответил: «Друг мой, у Вас не было необходимости опасаться, что я обманул Вас» [102].
Луи де Конде ощущал и переживал время после своего возвращения во Францию иначе.
Целых восемь лет как полководец он оставался не у дел – Франция ни с кем не воевала, а при дворе к нему, естественно, относились с подозрением. Людовик, даже простив его, казалось, никогда не забудет его службу Испании. Новые люди были в центре внимания при дворе: такие, к примеру, как Месье и Мадам, т.е. Филипп Орлеанский и его молодая жена Генриэтта, заключившие брачный союз в начале 1661 г. Король, две королевы и герцогиня Орлеанская любили прогулки по каналу на превосходно оснащенном кораблике. В таких случаях Луи, в обязанности которого входило их сопровождение, терпеливо поджидал их и служил им с такой почтительностью, что трудно было представить этого человека в качестве недавнего непокорного мятежника. В Версале с принцем де Конде «считаются меньше, чем с покойником», изрядно преувеличивая, но не без основания, писал его современник академик Роже де Рабютен, граф де Бюсси. А Сен-Симон в характерной для него манере позже отметит, что Великий Конде «после возвращения с Пиренейским миром стал трусом и низкопоклонствовал даже перед министрами» [103]. Неудивительно, что все это заставило по-прежнему деятельную и нетерпеливую натуру Конде втянуться в борьбу за престол Речи Посполитой.
Магнаты королевской профранцузской партии, в которой имя мятежного воина и близкого родственника короля было очень популярно, написали письмо знаменитому принцу, в котором заявили о поддержке либо его кандидатуры, либо его сына герцога Энгиенского, на трон в Варшаве. Первое предложение такого рода из Польши Луи получил еще до заключения Пиренейского мира, но тогда его будущее было еще неопределенным. Прежде всего, то была инициатива королевы Польши Марии Людовики, в девичестве Марии Луизы де Гонзага (1611-1667), являвшейся весьма примечательной женщиной своего времени, судьба которой однажды уже переплеталась с жизнью Конде. Принц погрузился в воспоминания и размышления.
Мария Луиза была дочерью французского герцога Шарля де Невера из дома Гонзага (с 1627 г. герцога Мантуи) и Екатерины де Майенн, племянницы знаменитого герцога де Гиза. Рано оставшись без отца, она продемонстрировала немалое честолюбие и способность к холодному, часто преступавшему нормы морали, расчету. Чтобы получить в свое распоряжение все родительское наследство, девушка отдала двух своих младших сестер на воспитание в монастырь, надеясь оставить их там навсегда, а сама перебралась в Париж, чтобы иметь возможность играть при французском дворе заметную роль. У нее проявилась страсть к придворным интригам, и бурные романы с известными аристократами, а особенно с герцогом Гастоном Орлеанским, заставляли двор постоянно говорить о ней. Гастон даже хотел жениться на Марии, но кардинал Ришелье столь не желал этого брака, что приказал посадить ее вместе с матерью в Венсеннский замок.
Несомненно, наибольший резонанс получил ее любовный роман с молодым и красивым фаворитом короля Анри де Сен-Маром, сыном маршала Эффиа. Однако трагическая смерть любовника на эшафоте не отбила у Марии Гонзаги тягу к романтическим приключениям и придворным интригам. Следующим громким приключением неуемной особы стала бурная связь с молодым и овеянным славой после победы при Рокруа герцогом Энгиенским. Она обаяла его профессионально уверенно, и о них стали шушукаться в Версале. Сен-Мар не шел ни в какое сравнение с первым после Орлеанской линии принцем королевской крови. Возможно, именно герцога Энгиенского Мария по-настоящему любила. Принимая во внимание юный возраст Людовика ХIV, любое усиление влияния клана Конде чрезвычайно болезненно воспринималось при французском дворе. Поэтому преемник Ришелье кардинал Мазарини с большим облегчением воспринял известие о сватовстве к Марии Луизе польского короля Владислава IV Вазы, надеясь таким образом отделаться и от нее, и от ее интриг.
Конечно, до ушей набожного и к тому же ревнивого жениха долетел не только длинный перечень любовников невесты – поговаривали даже о рождении у Марии Луизы дочери, отцом которой могли быть сразу несколько французских аристократов. Сложно представить, что Владислав простил ее или решил не обращать внимания на сплетни за его спиной. Но польский король в то время вынашивал план широкомасштабного крестового похода против османов, и поддержка его замысла Францией была более чем уместной.
Только в 1646 г., когда ей было далеко за тридцать, и она вышла из детородного возраста, Мария Гонзага стала женой Владислава. Новая польская королева принялась преобразовывать варшавский двор на французский манер и подбивала супруга на войну с турками, но в целом влияние ее было ограничено вопросами культуры и образования. В частности, не без её участия в речи Посполитой с 1652 г. стала выходить первая газета. После смерти Владислава в 1648 г. королем был избран его брат Ян II Казимир. Привыкшая к новой жизни и ничего не ожидавшая от возвращения на родину, Мария Людовика согласилась стать и его супругой.
Жизнь в Речи Посполитой нельзя было назвать скучной. Польская шляхта ценила и любила вкусный и обильный стол, горячительные напитки, злоупотребляя тем и другим. Уровень образованности сильно колебался, но латынь знали поголовно, что касалось и женщин, которые обязаны были быть приятными собеседниками мужчин и блистать остроумием. Шляхта отличалась любовью к вольности, переходившей в самоуправство, и особенно к привилегиям. Ее поместья были разбросаны, дороги были годны разве что для езды верхом, поэтому любой гость, званый или случайный, был радостью для хозяина. Дружба завязывалась легко и быстро, после нескольких кубков вина. Пиры были шумными и многолюдными, с великим множеством кушаний, не всегда, правда, высокого качества. Безудержное пьянство было неотъемлемой частью «программы», как и сабельные побоища, ибо за стол садились с оружием. Но женщины
