Он оторвал несколько потерявших форму виноградинок, положил их на ладонь и внимательно стал рассматривать.
Зазвонил телефон.
— Здравствуйте, товарищ подполковник. — Лицо его оживилось. — Это очень хорошо… Ждите… Еду… — Потом бросил трубку и, обращаясь к нам, сказал: — Начинаются учения. Здорово! Еще раз проверю жизнью свой «Дальний гарнизон».
Юрий Окунев
«Упал, метнув гранату…»
Вагоны выездной редакции «Комсомольской правды» стояли напротив городского сада. За три года, прошедшие со дня окончания битвы на Волге, руки жителей города еще не успели обновить этот участок земли. Прежде всего — заводские цехи и жилища. Людям жить было негде…
Рано утром около вагона послышался чей-то голос:
— Семен Гудзенко приехал?..
Кто-то крикнул, что вместо Гудзенко приехал другой.
Последовал ответ:
— Нам другого не надо, нам Гудзенко нужен!
«Другим» был я, и мне захотелось взглянуть на тех, кому я не нужен…
Я увидел девушку и троих парней, которые с разочарованием посматривали на вагоны выездной редакции. Я сказал им, что я и есть «другой».
— Но нам бы Семена… Он бы смог…
Девушка, поправив очки, торопливо пояснила:
— Понимаете, мы комсомольский пост. Понимаете, Юркин не ставит в новой школе котлы для парового отопления. Обещает и каждый день срывает график. В общем, понимаете, молниеносно нужна убийственно-уничтожающая листовка. Чтобы ее положить под стекло на столе Юркина. Чтобы утром он пришел, увидел, завопил… Сумеете?
— Попробую…
— Гудзенко это здорово умел!
Потом я понял, что иду по следу Семена Гудзенко, по следу легенды о нем…
Первые добровольцы-строители и первые жители города с волнением рассказывали о юноше-поэте из выездной редакции «Комсомольской правды». Он появлялся перед ними не как официальный представитель, не предъявлял мандата, не объявлялся поэтом. Они позднее узнавали об этом. Если он чем-то и выделялся, то особой отзывчивостью, мягкостью, романтической приподнятостью.
Он появлялся словно из-под земли в землянках и траншеях, переоборудованных под общежитие.
Пушки смолкли. Наступила тишина, о которой Гудзенко писал:
И тишина, неслыханно большая,
лежит в снегу, на битых кирпичах,
на гильзах, почерневших и холодных,
на кранах, позабывших о воде…
Была удивляющая тишина, ослепляющая победа. И ни одного уцелевшего здания. Люди приспосабливали под жилье доты, траншеи, землянки.
Добровольцы-строители выпускали в одной из землянок боевой листок. Несколько девушек склонились над деревянным самодельным столом. Заметки уже написаны, а вот со стихами дело не клеится… И вдруг чей-то голос произносит слова Мефистофеля из «Фауста»:
— «А вот и я, и денег много, и плащ мой драгоценен…»
Девушки от неожиданности вздрагивают, оглядываются.
Перед ними скорее молодой Фауст, для Мефистофеля он слишком обаятелен. Вместо «драгоценного» плаща — обыкновенная солдатская гимнастерка. Улыбка у гостя лукавая и вместе с тем дружеская. Девушки окружают неожиданного гостя.
— А где же рога?
— Я их спрятал. Чем могу быть полезен?
— Если вы действительно черт, то, чтобы мы поняли, что нам чертовски повезло, сочините для боевого листка стихи о наших каменщиках.
— Я готов. Только мне нужны их души…
— Их души на дежурстве. В самом разгаре рабочего дня. Их нельзя тревожить.
— Ну что ж, если не души, то хотя бы имена и фамилии.
— Это можно…
Получив листок с именами и фамилиями, Семен Гудзенко придвинул табуретку, сел за стол.
— А теперь, девушки, посидите минут тридцать в сторонке.
Девушки с нескрываемым любопытством, уставясь в затылок симпатичного пришельца, перешептывались. Гудзенко полушутливо потребовал:
— Замрите!
Ровно через полчаса, точно в назначенный срок, объявил:
— Готово!..
Светлокосая редколлегия боевого листка удивилась чуду: стихотворный текст так быстро и так остроумно написан!
А таинственный «свойский парень» помогал уже другим добровольцам устраивать свое жилище. Он не брал у жителей города интервью, не был в городе гостем — вместе с жителями он переживал все лишения и неудобства. Стихи стихами, газета газетой, но прежде всего он рядовой участник восстановления города. В 1943 году он имел полное право написать:
Первым плотницким ударом
Для товарищей своих
Сами вытесали нары,
Сами сколотили их.
Незнаком я с делом новым,
Ноют руки, ломит грудь.
На широких на сосновых
Так приятно отдохнуть…
Поздно вечером усталый, запыленный, но счастливый Семен Гудзенко попадался на глаза редактору «Комсомольской выездной»:
— Ты где ходил?
— По планете…
— Что раздобыл?
— К утру станет ясно.
И садился писать очерки, стихи, плакаты.
Я почти на каждом шагу — на руинах, на дверях восстановленных зданий, на заборах, на бортах грузовиков — встречал плакаты со стихами Семена Гудзенко. Строки его жили, призывали. Они стали боевым кличем. Я продолжал идти по его следу и наслушался немало трогательного и диковинного. Может быть, не все полностью соответствовало фактам, но все наверняка совпадало с душевной широтой и щедростью Семена, так хорошо знакомой всем его друзьям. Мне говорили:
— Это не тот ли Гудзенко, что всю ночь напролет читал нам в землянке стихи, шутил с девушками?..
А некоторые из них, чего таить, были тайно влюблены в него. И, как известно, девушки в скучных людей не влюбляются. А он был веселым человеком, умел посмеяться и беззлобно высмеять. Только попадись ему на язычок!
Я сам часто становился «жертвой» его острот и каламбуров.
Уборщица одного строительного треста утверждала:
— Это он спас моего племянника Витьку! Все приметы говорят, что он!.. Витька и его дружки — ни дна им, ни покрышки? — затеяли «раскопки» в овраге. Ну и нашли гранату. Ну и решили посмотреть, что у нее внутри… ни дна им, ни покрышки! И только это они хотели что-то дернуть — перед ними появился парень в кирзовых сапогах, в солдатской форме, только без погон, выхватил у ребят гранату и сказал: «Это мы быстро!» Что-то повернул, что-то вынул, вздохнул с облегчением, вытер пот со лба, щелкнул Витьку по носу и позвал: «Добровольцы-самоубийцы, за мной!» — «Куда это?» — «Сначала посмотрим остатки „хейнкеля“, а потом я вам работу дам». И увел их.
— А может быть, это был другой, а не Семен Гудзенко?
