«Первый год заключения прошел в московских тюрьмах. Затем владыку Фёдорова увезли в „концентрационный лагерь“ на Соловках, на Белом море. Через четыре года его оттуда забрали, чтобы отправить в ссылку на север России, в полной моральной изоляции, в самых суровых условиях существования. С тех пор единственными изменениями в его жизни были перемены мест ссылки по указаниям его преследователей. Его здоровье было подорвано лишениями и страданиями, в конце концов наступившая смерть освободила его из рук людей.
„Euge, serve bone et fidelis… intra in gaudium Domini tui“ [6].
У владыки Фёдорова были лишь две страсти: Церковь и родина, которую он хотел вернуть в Церковь. Он посвятил им всю свою жизнь, и его жертва была принята; эта жертва была одним из камней, заложенных в основание Католической церкви России, которая никогда не забудет имя одного из своих славных исповедников».
Затем пришел черед группы московских русских католиков, которые были арестованы между 12 и 16 ноября 1923 г.: девять сестер-доминиканок с их настоятельницей Анной Абрикосовой, отца Николая Александрова и Владимира Балашова (родился в 1880‑м, расстрелян в 1937 г.) – главного редактора журнала русских католиков, учеников Вл. Соловьёва, «Слово истины», выходившего с 1913 по 1918 год. Вторая волна арестов прокатилась в марте 1924 г. [7]:
«Всех нас обвинили в том, что мы поддерживали отношения с международной буржуазией, которая под руководством и командованием Святого престола вела кампанию против советской власти и собиралась вторгнуться с оружием на советскую территорию. […] Мать Абрикосову обвинили в том, 1) что она вела подпольную переписку с иностранцем по дипломатическим каналам; 2) в связях с Папской миссией [помощи голодающим] и использовании ее ресурсов; 3) в том, что она вела подпольную школу для детей русских католиков и входила в доминиканскую общину, также подпольную» [8].
Юлия Данзас четыре раза навещала о. Леонида в московской тюрьме. По его совету, а также по совету отца-доминиканца Амудрю, она собиралась тайно покинуть страну, даже достала себе парик, но была арестована в ночь с 17 на 18 ноября 1923 г. по шифрованному телеграфному приказу «Тайного отдела ОГПУ Москвы», посланному 16 ноября 1923 г. в петроградское ГПУ:
«…считаю необходимым в самом срочном порядке (ранее, чем до них дойдут слухи о ликвидации в Москве) произвести самые тщательные обыски. […] Необходимо обнаружить и арестовать гр. ДАНЗАС Юлию Николаевну (сестра Иустина), так как она является одним из серьезных руководителей, а также держала связь с экзархом ФЁДОРОВЫМ. […] Сообщите срочно в копиях добытое путем обыска» [9].
Москва телеграфирует в Петроград о том, что следует искать при обыске: «…разного рода письменные связи с другими городами, заграницей, экзархом ФЁДОРОВЫМ, разного рода вырезки из газет о фашистском движении, церковном движении, гонениях на католическую церковь».
Квартиру Юлии Данзас обыскали 17 ноября, но священных сосудов не нашли, они были спрятаны в дровах.
В то же время, что Юлия Данзас, были арестованы о. Иоанн Дейбнер и пятеро других людей, а еще через день – о. Алексей Зерчанинов (1948–1933), назначенный в 1908 г. кардиналом Гаспарри «главой миссии священников и мирян греко-славянского обряда, которые живут в русской империи и подчиняются лишь Папскому Престолу».
Юлию Данзас допрашивали о трех документах, написанных ее рукой и найденных у Анны Абрикосовой: «Директивах Парижского епархии священникам» [10], речи папы «Моя беседа с секретарем Петроградского совета» (по поводу закрытия церкви Схождения Святого Духа и о письме Л. Фёдорову о «бабьем бунте» – демонстрации 2000 католических прихожанок Петрограда в мае 1923 г. против договора, который власти требовали прихожан (именуемых «гражданами») подписать [11].
Ю. Данзас отказалась назвать членов католической общины, «дабы не навлекать подозрения на неповинных людей». Протокол ее допроса от 2 января 1924 г. был опубликован в 1988 г. (Минувшее. № 24). Мы привели основное из него в главах IV и V. Юлию обвинили в «активном участии в работе ленинградской контрреволюционной организации, распространении контрреволюционных листовок [12] и организации контрреволюционных кружков» и осудили на основании статьи 61 Уголовного кодекса 1922 года [13]. Слово «контрреволюционный» здесь равносильно слову «католический», тем не менее оно давало право на статус «политического заключенного», что в начале двадцатых годов еще гарантировало некоторые послабления. Из 56 русских католиков восточного обряда, обвиненных в контрреволюционной деятельности, 16 были приговорены к 10 годам заключения (среди них Юлия Данзас, о. Иоанн Дейбнер, К. Подливахина, Д. Крючков, А. Абрикосова), девятерым дали сроки тюремного заключения от пяти до восьми лет, а 22 человека приговорили к ссылке в Сибирь или Туркестан [14]. Всего двое из осужденных (из них Юлия, как мы увидим ниже, благодаря Екатерине Пешковой и Горькому) выживут в тюрьме или ссылке.
Обо всем времени, когда Юлия Данзас была лишена свободы (с ноября 1923 г. до конца января 1932 г.), она оставила в 1935 г. ценное свидетельство – книгу «Красная каторга. Воспоминания узницы в Стране Советов», которая является настолько важным историческим документом, что мы публикуем ее полностью во второй части. Это первое свидетельство женщины о ГУЛАГе, и здесь оно будет дополнено другими воспоминаниями.
Через месяц после ареста, 20 декабря, Юлию перевели в Москву вместе с двумя униатскими священниками и тремя мирянками-католичками. Переезд длился три дня, сначала в одном вагоне с проститутками, потом с уголовниками. Юлия провела около шести месяцев в трех московских тюрьмах, одной из которых была внутренняя тюрьма ГПУ на Лубянке, в полной изоляции, без книг, без бумаги. После вынесения приговора без суда началось нескончаемое путешествие в переполненных вагонах с проститутками и бандитами, долгие остановки в тюрьмах пяти городов по этапам и, наконец, прибытие в Сибирь, в иркутскую тюрьму. Сначала Юлия ехала в обществе нескольких сестер доминиканского Третьего ордена, одной из которых была сестра Екатерина (Абрикосова). После Свердловска (Екатеринбург) с ней оставались только сестра Роза Сердца Марии (Галина Енткевич) – польская дворянка, родившаяся в 1896 г., – и сестра Агнесса (Елена Васильевна Вахевич, родившаяся в 1892 г. в Москве).
В иркутской тюрьме, рассчитанной на 1000 заключенных, их находилось 5000. Вначале Юлию направили в Губернскую инспекцию мест заключений, которой руководил бывший уголовник. Иногда, если охранник был к ней расположен, он разрешал ей по дороге зайти в церковь [15]. Юлия давала уроки заключенным, сестра Роза была машинисткой и стенографисткой, а сестра Агнесса занималась «ликвидацией неграмотности». При этом отношения этих двух московских сестер с петроградской «ученой дамой» были сдержанными, даже неприязненными [16]. Вскоре политические заключенные подверглись строжайшему режиму содержания в одиночной камере. Тем не менее Юлия сохранит «прекрасные воспоминания» о трех-четырех годах, проведенных в такой камере, как сообщает кардинал Тиссеран (глава VIII): именно там у нее была возможность, которой она была лишена в петроградской общине Святого Духа, – быть «наедине с собой» и Богом. Она пишет и сразу уничтожает «Ночные письма»*. Через Екатерину Пешкову она получала положенные политзаключенной анонимные пожертвования в 8–15 рублей (в 1925–1926) и передачи с бельем или одеждой. В начале 1927 г. Юлия Данзас заболела цингой, свирепствовавшей в тюрьме; ее сочли мертвой. Как ни странно, начальник местного ГПУ, узнав об этом, послал ей лекарства и велел протопить ее камеру: «Я полагаю, что прежде, занимаясь благотворительностью, я, возможно, помогла кому-нибудь из его родственников или друзей». 2 января 1928 г. Юлия написала Екатерине Пешковой, что у нее выпали зубы, что она страдала от воспаления десен и кишечника и хотела бы иметь зубные протезы, стоившие 70 рублей, но у нее не было никаких средств [17]. Весной 1928 г. Юлия узнала, что ее переводят на Соловки, чтобы разгрузить переполненные тюрьмы. Туда она прибыла в начале сентября после четырех месяцев путешествия «по этапам».
