Соловецкий лагерь
Соловецкий лагерь был первым концентрационным лагерем (официальное название), открытым новой советской властью в 1923 г. в монастыре, закрытом в 1920 г. на острове в Белом море. Этот монастырь прославился своим длительным «стоянием» против реформ патриарха Никона в XVII веке (семь лет осады). В 1937 г. Юлия упомянет Соловецкий монастырь в одной из своих рецензий для журнала «Россия и христианство» [18].
«Автор предполагает, что в конце XVI века монастырь был окружен крепостными стенами именно для того, чтобы служить тюрьмой. Это недооценка роли славного монастыря в течение веков как первопроходца христианской цивилизации в этих диких местах и как аванпоста Христианского государства среди языческого населения. Такая авангардная роль делала его объектом многих нападений, и в период, когда вокруг монастыря воздвигли каменные крепостные стены, это было единственное средство защититься от набегов; эти стены позволили ему выдержать несколько осад, знаменитых в истории России. Что же до государственных узников, которых иногда привозили туда, их всегда было немного, да и не о них думали, сооружая укрепления монастыря. Между прочим, положение этих узников не было таким уж страшным, как можно предположить, судя по книге Колчина [19], на которой основывается автор. Многие из этих узников были высокопоставленными господами, прибывавшими в монастырь со своей свитой, со своей мебелью и даже с серебряной посудой; в архивах монастыря хранились забавные подробности об их ссорах с монастырскими властями, об их застольях, зачастую обильных, и т. д. Даже если предположить, что такой привилегированный режим имел место редко, невозможно хоть как-то сравнивать эту древнюю тюрьму с разнородными нравами и настоящим адом, созданным в 1923 г. в этих старых стенах для десятков тысяч несчастных».
Начиная с 1923 г. лагерь быстро занял весь остров (246 кв. км.) и другие острова этого архипелага в Белом море, а затем распространился и на «континент». «Население» лагеря насчитывало 65 000 человек, а в 1931 г. – 71 000 человек, из них 3240 женщины [20]. Туда в начале двадцатых годов отправили большинство «политзаключенных» (представителей интеллигенции, ученых, священнослужителей, социалистов и т. д.), а также уголовников. Режим политзаключенных вначале был относительно привилегированным, но ему на смену пришло желание сломить заключенных морально и физически. В главе III, 2 «Архипелага ГУЛАГа» описан этот печальной памяти лагерь, известный истязаниями «виновных», на основании свидетельств немногих, которым удалось сбежать, ранее не опубликованных или опубликованных за границей.
У Юлии Данзас почти отказали ноги и было больное сердце, поэтому вначале ее поставили на «канцелярские и статистические работы»: счетоводом и библиотекарем «музея», устроенного в церкви старинного монастыря [21].
Юлия встретила на Соловках четырех сестер из московской общины Анны Абрикосовой, поселившихся в той же камере, в частности, сестру Екатерину Балашову («святая душа») и сестру Имельду Серебряникову, заведующую женским диспансером, которая по своей должности могла освобождать заключенных от работ сроком на три дня, не спрашивая мнения врача. Юлия упрекала ее за осторожность и считала такой же авторитарной, как и мать Екатерина (Абрикосова) [22]. Через две недели она попросила вернуть ее в общий барак. От московских сестер она узнала о присутствии на Соловках о. Леонида Фёдорова. Но сестра Имельда, которая имела право выбирать заключенных, сопровождавших ее на мессу (разрешенную до декабря 1928 г.), всего один раз позволила Юлии там присутствовать. В январе 1929 г. о. Леонид попросил разрешения посетить музей, где работала Юлия, и смог говорить с ней в течение трех часов. Экзарха мучило, что он не сумел выполнить своей миссии. Он спросил, были ли у Юлии трудности, на что та ответила:
«Да, отче, но эти трудности знакомы и вам, сомнения и горечь. Они случались со мной иногда и в Петрограде, а сейчас они словно улетучились. После прибытия в Иркутск мною овладели величайшее внутреннее спокойствие и ясность» [23].
Юлию Данзас вскоре обвинили в «саботаже», так как она отказывалась «давать антирелигиозные объяснения группам заключенных, которых водили в музей ради этого» [24]. Ее перевели на остров Анзер, где было особое отделение лагеря. Там она тяжело заболела, и через три месяца ее перевели на главный остров. На этом острове, куда заслали группу католических священников, по большей части поляков, Юлия могла получить «духовную поддержку» (скорее всего, имелась в виду возможность причащаться) от владыки Слосканса, о чем она с признательностью пишет в автобиографии. Владыка Болеслав Слосканс (1893–1981) – латыш по происхождению, назначенный викарием церкви Святой Екатерины в Петрограде в 1919 г. и рукоположенный епископом д’Эрбиньи в Москве в 1926 г., – был арестован в сентябре 1927 г., сослан в лагерь на Соловецких островах, где оставался с 1927 по 1930 г.; с 1930‑го по январь 1933 г. он пробыл в сибирских тюрьмах, а затем его обменяли на советского шпиона в Латвии. В своем «Тюремном дневнике» он упоминает среди заключенных, чье положение было ужасным, «аристократок», к которым, несомненно, принадлежала и Данзас [25]. Юлия имела также однажды (после Анзера) возможность исповедоваться у о. Новицкого [26] из Абрикосовской общины, арестованного 16 ноября 1923 г., а в 1928‑м тайно рукоположенного в священники восточного обряда епископом Болеславом Слосканом.
Как только Ю. Данзас выздоровела (несмотря на отсутствие лекарств и тесноту в больнице для заключенных), ее направили в статистическую контору. Она сотрудничала в газете острова «Соловецкие острова», издаваемую заключенными из интеллигенции, которые печатали стихи или этнографические исследования. Юлия опубликовала две статьи, подписанные ее обычным псевдонимом Юрий Николаев.
Первая статья, «Старая книга на Соловках» [27], повествует об истории библиотеки Соловецкого монастыря, сгоревшей до основания в пожаре в 1923 года. В монастыре хранились ценные документы; некоторые из них свидетельствовали о проникновении латинско-католического влияния, но «интеллектуальный багаж» монахов был весьма слабым, и, хотя монастырь имел большое религиозное и экономическое влияние, он не играл никакой роли в культуре (подразумевается, в отличие от крупных монастырей на Западе).
Во второй статье «Соловецкий Абеляр» [28] говорится о преподобном Феодорите Кольском (1481–1571) – просветителе лопарей (саамов), – окончившем земной путь в Соловецком монастыре; это житие было написано Андреем Курбским – его духовным сыном, оппонентом Ивана Грозного.
О пребывании Юлии Данзас на Соловках мы располагаем воспоминаниями других заключенных, что позволяет перекрестно сравнивать их свидетельства. По нашим сведениям, первым из них являются воспоминания психиатра и богослова Ивана Михайловича Андреевского (или Андриевского, 1894–1976), помещенного в Соловецкий лагерь за участие в «Братстве святого Серафима Саровского» [29]. Являясь противником декларации лояльности советской власти патриарха Сергия (1927), он принадлежал к «Катакомбной церкви», о которой, оказавшись в эмиграции, напишет несколько книг. После освобождения Андреевский эмигрировал во время войны: Латвия, Германия, затем Соединенные Штаты, где он преподавал богословие и литературу в Свято-Троицкой духовной семинарии Русской заграничной православной церкви в Джорданвилле под фамилией Андреев. Его воспоминания о Соловецком лагере появились в выходящем дважды в неделю русском пронацистском еженедельнике в Берлине «Новое слово». В качестве врача Андреев был отправлен в лагерь сурового режима на острове Анзер, где были собраны 32 католических священника [30]. Там Андреев встретил Юлию Данзас, с которой был знаком ранее, но приведенные им биографические сведения не отличаются точностью:
