Тем временем в семейной жизни не все у него складывалось благополучно. Они с Сильвией как люди, всегда тяготевшие к крайностям, и счастливы друг с другом бывали до самозабвения, и ссорились не на жизнь, а на смерть. Язвительность Сэлинджера в сочетании с несговорчивостью Сильвии и со свойственным обоим стремлением обязательно настоять на своем, — все это отнюдь не укрепляло их брак.
В то же приблизительно время Сэлинджер начал избегать общения с прежними знакомыми. Если до женитьбы он много и с удовольствием писал письма, то теперь отделывался лишь короткими весточками матери, а на письма других и вовсе перестал отвечать. В кругу семьи над этой причудой Джерри лишь посмеивались, тогда как друзья и знакомые начали не на шутку за него волноваться, пошли слухи, что он якобы погиб.
Одна из старинных приятельниц, отчаявшись получить ответ на свои многочисленные послания, даже обратилась к матери Сэлинджера. Мириам дала ей немецкий адрес сына, и та, успокоенная, поздравила его со вступлением в брак. Это письмо сохранилось и доступно исследователям — в отличие от ответа Сэлинджера, которого, возможно, он и не написал.
У Бэзила Дэвенпорта, который впоследствии редактировал серию «Книга месяца», на то, чтобы связаться с Сэлинджером, ушло несколько месяцев: «Слава богу, наконец-то я точно знаю, что ты жив! Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я, честно, за тебя испугался… Ты не ответил на два письма, которые я послал на адрес твоей полевой почты. Потом я увидал твой рассказ в «Кольере» и написал по адресу, который мне дали в редакции. И снова от тебя ни слуху ни духу. Тогда я открыл телефонную книгу Нью-Йорка и обзвонил всех твоих однофамильцев».
В апреле 1946 года, когда у Сэлинджера истек срок контракта С Корпусом военной контрразведки, они с Сильвией отправились в Париж. Там они за неделю выправили Сильвии бумаги, необходимые для въезда в Америку, после чего поехали в Брест, портовый город на берегу Атлантического океана. Двадцать восьмого апреля молодая пара поднялась на борт транспортно-пассажирского судна «Этан Аллен», а 10 мая, после четырехлетнего отсутствия, Сэлинджер переступил порог родительской квартиры на Парк-авеню — вместе с женой Сильвией и ризеншнауцером Бенни.
Остается загадкой, с какой стати Сэлинджер вообразил, будто они с Сильвией мирно уживутся в одной квартире с его родителями. Между Мириам и ее невесткой с первых же дней разгорелась непримиримая вражда. В результате в середине июля Сильвия отправилась обратно в Европу и вскоре потребовала развода. Бенни остался с Сэлинджером, а имя Сильвии и семье отныне даже не упоминалось. В последующие годы Сэлинджер изредка заводил о ней речь — в связи с непреклонным нравом Сильвии или ее магнетическим обаянием, — но другим настрого запрещал это делать.
Проводив Сильвию в Европу, Джерри, дабы избежать родительских нравоучений, сбежал на время во Флориду, в курортный город Дейтона-Бич. Там он остановился в отеле «Шератон», откуда письмом известил Элизабет Мюррей, что его браку пришел конец. По его словам, они с Сильвией только портили друг другу жизнь и поэтому он счастлив был с ней расстаться. За те восемь месяцев, что они провели вместе, он не сочинил ни строчки, признается Сэлинджер.
Зато во Флориде он на одном дыхании написал рассказ «Мужское прощание». Текст этого рассказа утерян, однако некоторые исследователи считают его одним из ранних набросков рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка». По другой версии, «Мужское прощание» — это первоначальный вариант написанного вскоре после разрыва с Сильвией рассказа «У мальчика день рождения», шестистраничная машинопись которого хранится в библиотеке Университета штата Техас.
Действие рассказа «У мальчика день рождения» происходит в больнице, где лежит парень по имени Рэй. Почему он там оказался, прямо нигде не говорится, но по ходу рассказа становится понятно, что лечится Рэй от алкоголизма. У Рэя день рождения, ему исполнилось двадцать два года, о чем забыл только что навестивший его отец. К Рэю приходит подруга Этель, она пытается развлечь больного беседой, читает ему вслух книжку. Но Рэю все это неинтересно. Он тискает Этель, притворяется, будто его обуревает желание и под этим соусом просит девушку принести ему тайком немного спиртного. Та отказывается, и тогда Рэй орет на нее при докторе: «Убью, если еще раз припрешься!»
Этель в рассказе представлена существом нежным и терпеливым, а Рэй — конченым эгоистом. Он груб, нетерпелив и полностью зависим от своей страсти к выпивке. Против обычая Сэлинджер в этом рассказе не старается воздержаться от прямого авторского суждения — и осуждения.
Когда Этель спускается в больничном лифте, «в кабине делается сквозняк, и там, где мокро, ей становится холодно». Она смята, уничтожена. Выйдя из палаты, где лежит Рэй, девушка больше не пытается вопреки всему улыбаться и разражается слезами. При этом ей тоже достается своя доля авторского порицания. Она отказывается взглянуть в лицо реальности, смириться с тем, что их отношения с Рэем, бессердечным, зацикленным на себе алкоголиком, обречены. Этель идет на поводу у собственных иллюзий — и тем самым неминуемо приближается к поражению. Читатель не сомневается, что, несмотря на грубую угрозу, она завтра же снова «припрется» к Рэю.
Рассказ «У мальчика день рождения» стоит особняком среди произведений Сэлинджера, поскольку в нем ни намека нет ни на просветление, ни на искупление. Их место здесь занимают беспримесная горечь и бессильная ярость. Как ни соблазнительно рассматривать этот рассказ в автобиографическом ключе, делать этого, наверное, не стоит. С одной стороны, Сэлинджер никогда не выказывал такой ненависти к себе, какую изливает здесь на Рэя, а с другой — с какой бы стати ему в сочувственных тонах рисовать образ героини, прототипом которой послужила Сильвия.
Возможно, рассказ «У мальчика день рождения» никогда и не предназначался Сэлинджером для посторонних глаз. После поенных потрясений и восьмимесячного молчания уже сама по себе работа за письменным столом была для него личным свершением. Целых полтора года ушло у него на то, чтобы возвратить утерянный было почерк. А до того он, совсем как Этель из рассказа, оставался в плену иллюзии — им же самим придуманного правила, что, раз война кончилась, о ней надо забыть. Свой настоящий писательский голос Сэлинджер обретет, только найдя в себе мужество не отгораживаться больше от последствий войны.
В декабре 1945 года Бернетт в который раз возобновил разговоры о многострадальном сборнике рассказов Сэлинджера, от издания которого он вроде бы отказался еще в июле.
