В конце сентября одна из кембриджских подруг Елены позвонила с сообщением, что Институту тихоокеанских отношений требуется переводчик-исследователь: одному из ученых, работавшему над книгой о Гражданской войне в Сибири в 1919-1921 годах, нужна была помощь, график работы гибкий, оплата по договоренности. Я позвонила, и меня взяли!
На Эйба, его семью и друзей это произвело большое впечатление. Во времена такой сильной безработицы найти любую работу считалось серьезным успехом, но найти интересную и престижную работу было необыкновенной удачей, особенно для новичка. На свою первую зарплату за неделю — пять долларов — я купила подарки семье: разные забавные безделушки для Нины в магазине, где все продавалось за пять и десять центов, шарф для мамы и галстук папе. Я очень была собой горда!
Один из друзей Елены, Мортон Уайт, аспирант Колумбийского университета, пригласил меня на ланч и потом взял с собой на одно из своих занятий. Это был курс Мейера Шапиро о современном французском искусстве, он был блестящим лектором, и передо мной открылся новый мир. Меня озадачивало абстрактное искусство, и я хотела научиться его понимать. К тому же мне нравилось общество Мортона, хотя я и чувствовала себя несколько подавленной его интеллектуальным превосходством. Он познакомил меня с некоторыми своими друзьями, очень похожими на кембриджских знакомых Елены.
Я не была связана жестким расписанием и могла встречаться с ними за ланчем или кофе, иногда сидела на занятиях, которые они посещали. В Колумбийском университете не проверяли списки присутствующих. Эта компания сильно отличалась от нашего бруклинского кружка. Большинство принадлежало к нееврейским семьям зажиточного среднего класса.
В политических симпатиях они склонялись влево и высказывали резкие негативные суждения об американском истеблишменте. Для них президент Рузвельт, по-видимому, был слишком связан своим «классовым происхождением» и недостаточно интересовался проблемами «масс». Мое посещение советской школы уже сталкивало меня с подобными мнениями, и я была немало удивлена, услышав эти марксистские идеологические трафареты от вполне серьезных, хорошо образованных американцев. Это было не только удивительно, но и прискорбно. Они были против сталинской России, но выступали за социалистические эксперименты. Они были уверены, что можно избежать «ошибок» русской революции и установить «настоящий» социалистический режим.
Сейчас, когда мы стали свидетелями краха коммунистической идеологии в большей части мира, трудно принять всерьез их старые политические убеждения. Однако в то время американские «левые» были полны надежд и сознания своей высокой миссии, когда боролись за свои социалистические идеалы. Коммунизм стал сильной идеологией, опиравшейся на иллюзии, накопленные за многие века. Но, вопреки теории Маркса, американский капитализм устоял, оправился от кризиса и после окончания Второй мировой войны играл важную роль в восстановлении мира во всем мире, не стремясь к империалистической гегемонии.
Перемены в американском обществе в 1940-1950-х годах привели к значительному увеличению числа учебных заведений. Нью-йоркская интеллигенция стала идти в ногу со временем, не отделяя себя от большинства американцев, по мере того как американская интеллектуальная жизнь больших городов втягивала в свою орбиту провинциальные университеты. Эти ньюйоркцы теперь преподавали в Оклахоме, Орегоне и Техасе, а не только в Беркли и Гарварде. Издатели стали платить более высокие авансы. Большинство моих друзей из Колумбийского университета стали авторами книг, хорошо принимавшихся читающей публикой, членами престижных «мозговых центров».
Когда я ввела Эйба в свою «колумбийскую» компанию, он горячо принял их радикальные теории, я же хранила верность «британскому империализму» и президенту Рузвельту, хотя старалась держать свое мнение при себе. Я боялась встретить отпор со стороны своих новых друзей и знала, что я не могу еще спорить с ними на равных по политическим вопросам.
ГЛАВА 8 Гордая и счастливая мать
Миссис Биховски при поддержке всей семьи открыла в 1939 году магазин на Флатбуш-авеню, в самом центре Бруклина. «Бейтс-шоп» продавал восточные товары, в основном импортируемые из Китая. Она оказалась хорошей продавщицей, дружелюбной, энергичной, прекрасно знающей свой товар. Магазин начал процветать. Эйба это удивило. В самом начале он объяснил своей матери, к немалому ее возмущению, что у нее нет никаких шансов преуспеть, потому что, согласно Карлу Марксу, малые предприятия в капиталистическом обществе обречены на исчезновение.
Очень скоро миссис Биховски понадобилось нанять еще одну продавщицу, и она обратилась ко мне. Я работала неполный рабочий день в институте и согласилась приходить каждый день на несколько часов. Эйб не был от этого в восторге, но для меня все сложилось прекрасно. Клиенты принадлежали в основном к зажиточному среднему классу, это были искушенные покупательницы, которым ничего конкретного не было нужно, но которые всегда и везде выискивали всякие необычные предметы. Иногда забегала какая-нибудь конторская служащая, чтобы найти подарок жене начальника или кому-нибудь на свадьбу, и поддавалась искушению купить что-нибудь и себе.
«Бейтс-шоп» предлагал хороший выбор вышитых скатертей, постельного белья, салфеток, ковровых дорожек и других текстильных изделий. Был там и широкий ассортимент фигурок из дерева или слоновой кости ручной работы, фарфора и шелковых гобеленов. Цены были доступные. За дешевыми покупками люди ездили в Чайнатаун, китайский район, но наши покупательницы, дамы с Флатбуш-авеню, не любили приключений. И им нравились мы, потому что мы были необычными продавщицами. Мы действительно гордились нашим товаром и готовы были разделить свое восхищение им с любым, кто входил в магазин. Миссис Биховски лучше меня умела продавать, но я умела лучше ее поддержать беседу, и вместе нам было весело. Мне было поручено украшать витрину, и я с удовольствием расставляла и развешивала прелестные китайские вещицы в большом окне, выходящем на улицу. Наше оформление заслужило похвалу покупателей, что мне весьма льстило. Биховски была довольна, и ее семья, в том числе и сестра Эйба Эдит, вернувшаяся наконец из Китая, радовалась ее успеху.
Работа в магазине познакомила меня с еще одним слоем американского общества. Наши покупательницы, жены бруклинских предпринимателей, юристов и врачей, были американками во втором или третьем поколении. Казалось, что они вышли из иммигрантского «тигеля» окончательно «отлитыми», образцовыми американками. Они подбирали одежду так, чтобы цвета «правильно» подходили друг к другу, а современная мода определяла их прически и цвет лака для ногтей. Это придавало им уверенности в себе. Журналы, которые они читали, обещали, что «правильный» внешний вид даст понять всему миру, что в их жизни все хорошо, что они довольны и счастливы. Но были ли они счастливы? Иногда после наших бесед они говорили с легкой завистью: «Какая у вас была интересная жизнь! А со мной никогда ничего интересного не происходит». Откуда эта зависть? У них было все, о чем только можно было мечтать: хорошо устроенная, модная американская жизнь. В 1960-х годах я часто думала, что, возможно, именно эта, доставшаяся в наследство тоскливая неудовлетворенность выгоняла их бунтующих сыновей и дочерей из благополучных домов на улицы. Я размышляла о том, не удивляются ли мои флатбушские дамы 1940-х годов тому, что все «правильное» показалось их детям таким «неправильным» двадцать лет спустя.
