– Привез? – расплылся в улыбке Костин, как только я переступил порог канцелярии штаба батальона.
Настроения разговариваться ни с ним, ни с кем-то еще не было никакого. Я стоял в шинели с пакетом в одной руке и связанными ровными листами первоклассного ватмана в другой. Мне было тоскливо.
Как сильно я не старался идти максимально долго от железнодорожной станции в часть, задерживаясь у каждого киоска, ларька, магазина, у каждой витрины, но к обеду я добрел в полк.
– Привез, – грустно ответил я.
– Молодец. Молодец. Давай сюда.
С этими словами майор буквально выхватил у меня ватман, разрезал тонким ножом веревки, которые его связывали, и отложил пять листов в сторону.
– А то потом не допросишься, – уверенно сказал начштаба о майоре
Егерине и понес оставшиеся листы в штаб полка.
"Нищие, – подумал я. – Самая сильная армия в мире, огромный потенциал, ядерное оружие, атомоходы, истребители, космическое вооружение, а на ватман денег не хватает. В армии воруют сотнями, тысячами, даже, наверное, сотнями тысяч, не обращая внимания ни на что и ничего не боясь. Строят виллы, дачи, покупают машины себе и женам. Продают направо и налево все, что могут украсть, прикрывая друг друга, а радуются, как дети, пяти листам бумаги за 50 копеек.
Странные люди".
К странным людям относился, конечно, и майор Костин, который, вернувшись через полчаса, позвал меня в штаб батальона, как будто собирался вручить как минимум медаль за спасение части.
– Значит так. Мы подумали, и я решил: мне печатник нужен.
Родионов сказал, что ты ас.
– Да какой из меня ас…
– Не прибедняйся, Егоркин уже в курсе. Постановка задачи: вот тебе листы – к утру нужно три экземпляра. Машинку тебе Роман даст.
Выполнить точно и в срок.
И потекли дни один за другим. Я стал настоящей канцелярской крысой. Или, вернее, дятлом, который все время стучит по клавишам.
Оформлен я был командиром третьего отделения непонятного мне взвода третьей ротой. Мне было обозначено место у стены, как положено командиру отделения, где я спал (часто днем). Материала, который надо было перепечатывать, было много. В армии все приказы требуются к выполнению к утру, к вечеру и к понедельнику исключительно в перечисленной последовательности. В наряды меня ставили только в крайних случаях, и всегда дежурным по штабу полка, понимая, что
Егоркин не будет сажать на гауптвахту того, кто ему самому может понадобиться в любую минуту. Сенеда и Родионов учили меня, как правильно писать и рисовать карты. Костин, поняв, что я имею право подписи на получение секретных материалов, повел меня в секретную часть, где торжественно сказал секретчику:
– Этот парень будет за меня получать документы.
– Не положено, – спокойно ответил сержант.
– У него есть допуск, я проверил.
– Расписываться имеет право только начштаба и комбат, – парировал секретчик.
– Или лицо уполномоченное. Он будет расписываться моей подписью, под мою ответственность, – поставил точку майор, и с этого дня я получал под собственную закорючку карты, которые мы дружно клеили, обрезали, красили и наносили требуемые высоким начальством планы будущих тактических учений с обязательной строчкой в верхнем углу
"Совершенно секретно. Экземпляр единст."
– Нечего тебе прохлаждаться. Скоро растолстеешь, – указал мне майор Костин, увидев меня с расстегнутыми пуговицами и без ремня в канцелярии штаба батальона. – Твои товарищи службу "тащат", а ты тут прохлаждаешься. На полевом выходе был? Не был! Будем наверстывать. У нас конец декабря, командирские полевые сборы, вот ты со мной и поедешь.
– А чего я делать там буду? – пожал я плечами.
– А что скажут, то и будешь делать. Назначаю тебя своим оруженосцем. А главное оружие начштаба что? Карандаш и фломастер – вот наше оружие, – хохотнул майор и вышел из помещения.
Не знаю, кто придумал, что надо устраивать сборы 28 декабря, но военные любят создавать сами себе трудности, чтобы потом стойко их преодолевать. В этот день я, получив сухой паек, бушлат и валенки, взяв в руки какие-то бумаги, карандаши и замерзающие вне казармы фломастеры, забрался на заднее сидение БТРа. Костин гордо восседал на командирском кресле и смотрел в окна бронетранспортера. БТР катился по заснеженному асфальту в неизвестном мне направлении.
Сначала я пытался выглядывать в бойницы, но это занятие мне очень быстро надоело, и я задремал на мягком сиденье машины. Часа через три мы остановились в густом еловом лесу на большой поляне, где уже стояли армейские палатки, пыхтела трубой кухня, и ничего не выдавало особых тактических учений, если бы не бетонный бункер, охраняемый часовым.
– Посиди пока тут, – кинул мне Костин и скрылся в бункере вместе с другими офицерами.
Я выбрался наружу. Свежий воздух пьянил, высокие стройные сосны упирались своими вершинами в голубое небо, которое уже начинало темнеть. Я оглядел еще раз поляну. Она выглядела подготовленной за многие недели к краткосрочному, а, может быть, и долгосрочному полевому выходу офицеров.
– Пошли, поедим, – кинул мне водила БТРа.
– А если позовут?
– А если позовут, то придем. Закон прост: подальше от начальства и поближе к кухне, – резонно ответил солдат, и мы пошли искать кухню.
То ли мы не были учтены, то ли по какой-либо другой причине, но с полевой кухни нас послали, куда подальше, и мы открыли выданный нам сухой паек, который был упакован в картонные коробки.
– Чего у тебя там? – сунул нос водила ко мне.
– Тушенка и каша.
– Не густо, – загрустил солдат. – Все холодное. Давай сюда.
Он открыл заднюю заслонку в салоне БТР и поставил банки прямо на двигатель. Позагорав минут десять перед работающим дизелем, водила залез обратно и кинул мне мои банки:
– Во. Теперь можно есть. Открывай.
У меня с собой был перочинный нож, и мы, вырезав ножом крышки из банок, принялись ими, согнув пополам, чтобы создать нечто подобие ложек, уплетать теплую тушенку с кашей.
– Руки бы помыть, – сказал я, посмотрев на черные от копоти, осевшей на банках во время разогрева, руки.
– Снежком помой, – хмыкнул водила и растянулся на лежанке бронетранспортера, расстегнув ворот бушлата и сбросив ремень на железный пол.
– Ты где шляешься? – в темноте люка лицо Костина выглядело зловеще.
– Тут я, ужинал…
– Я тебя обыскался, живо за мной.
Я выскочил из БТРа, чуть не грохнувшись в подтаявший и успевший снова замерзнуть снег. Валенки скользили и все время мешали идти.
Костин двигался быстро, я не поспевал. Представив себя со стороны, я улыбнулся: валенки, широкие ватные штаны, бушлат поверх подбушлатника, подпоясанный дубовым армейским ремнем да ушанка завязанная снизу, чтобы спасти уши от холода, придавали мне вид скорее снеговика, чем бойца самой сильной армии в мире. Меня осталось только закатать в снег, и я мог бы гордо украсить эту поляну в виде армейского чучела.
