- В чем дело? - спросил он, нахмурясь. - Что у вас тут за сборище?
Кащенко, солидно кашлянув в кулак, неторопливо и почтительно объяснил:
- Картину, вашскородь, рисуем. Господин старший штурман дозволил в свободное время. Вот, извольте взглянуть!
На столе и точно стояла картина, поставленная на аккуратно подложенную старую парусину; рядом лежали кисти и краски. На картине "Генералиссимус", непомерно высокий и угрожающий орудиями, разрезал воду цвета синьки, выдавливая из нее белые колбаски, изображающие пену. Корма была еще только намечена, и там белел грязный холст со следами мучительных поисков поворота кормовой башни.
Кащенко, горделиво отставив пальцы с карандашом, смотрел на лейтенанта, ожидая оценки.
- Картина хорошая, - усмехнулся Ливитин, - но остальные чего тут крутятся? Тюльманков зачем?
- Так что он мне башню указывает, вашскородь, я над башней которое воскресенье бьюсь. А Марсаков вон портрет с Волкового срисовывает, бабе послать...
- Свет внизу ненормальный, вашскородь, - пояснил Марсаков с превосходством человека, владеющего тайнами искусства. - Настоящего тона никак не подберешь. Срисуешь его, а он потом драться полезет: почему на покойника похож...
Матросы сдержанно засмеялись, Ливитин улыбнулся тоже:
- Вы, художники, небось, курите тут?
- Никак нет, вашскородь, разве можно! - хором ответили матросы, уже повеселев.
Кащенко заступился:
- Они не нагадят, вашскородь, мы тут чисто и в аккурате... Приборочку потом сделаем, старший штурманский офицер с этим и разрешили.
- Ну ладно, пойдем выше, Юрий, - сказал лейтенант, выходя. - Подумаешь, штурман в покровители искусств записался! Обложим за завтраком.
Тюльманков плотно прикрыл за ними дверь.
- Тоже, сыщик, сука! Лазает везде, - сказал он зло.
- Брось, он не из этих, - ответил Кащенко, садясь на диван, - просто братца водит кораблем похвастать.
- Все они одним миром мазанные!
- Ну, довольно там, - оборвал Волковой, перестав улыбаться, - и верно, много нас тут. Вались-ка, Спучин, на мостик, без тебя поговорим, в случае чего - крикнешь.
Спучин вышел из рубки, а Кащенко вынул пробку со свистком из переговорной трубы, проведенной с мостика в рубку. Матросы сели.
- Продолжай, Тюльманков, - кивнул Волковой коротко.
- Так всё уж, товарищи, - сказал Тюльманков, - боится Вайлис - и точка. А мое мнение, конечно, такое: не хлопать, раз дело само в руки идет. Когда еще такой случай будет? Сейчас развернуть среди матросов агитацию на этом, недовольных хватает, а в день суда начать вооруженное восстание...
- Загнул, - хмыкнул Кащенко неопределенно.
Тюльманков повернулся к нему нервно:
- А ты знаешь, что в Питере творится? Не слыхивал? А ты знаешь, что революция на носу? Вот что по всей стране делается, слушай...
Он полез за пазуху и достал письмо.
- Вчера прислал Эйдемиллер, помните, комендор в запас осенью ушел? Теперь на Пороховых работает...
- Заслони окно, Кащенко, - вставил Волковой негромко.
- Вот что пишет он и просит комитету передать: "Начались у нас беспорядки, заводы забастовали. У нас бастует тротиллитовое отделение и наше капсюльное. Печатники бастуют на типографии купца Яблонского, третий месяц не сдаются. Объявлена везде однодневная забастовка, протест за обуховцев, которых царская свора скоро судить хочет. Пожалуй, перебросится на всю матушку-Россию, ну, тогда и вам, матросам, придется пройтись по стопам пятого года. Вот, Ваня-друг, какие дела настали, на кораблях за все цепляйтесь, чтобы поддержать нас, дела будут большие..." - Он посмотрел на Кащенко уничтожающе, пряча письмо. - И теперь, конечно, самое время; кстати, и кочегары подвернулись...
Кащенко покачал головой:
- Не с того конца начинаешь, теперь поздно... Если б нам хоть за день их выходку знать. Бунтуют не спросясь, сволочи...
- Значит, никакой работы в кочегарах не было, варимся в своем котле, конспири-ируем! - зло сказал Марсаков, тыча сухой кистью в портрет: окна в рубке большие, зеркальные, видимость сохранять надо.
- Дурак! - коротко обрезал Волковой. - Забыл, как на "Цесаревиче" в позапрошлом году в штаны клал? И врешь ты все: в кочегарах у нас три пятерки есть. А вон спроси Балалаева, - они-то знали?
Кочегар Балалаев вынул из угла рта загнанный туда раздумьем черный длинный ус.
- Стихийное это дело, товарищи, - равномерно загудел он, - один Венгловский в четвертом отделении из наших, да что один сделает? Вайлиса вот бы обработать, да туго поддается...
Тюльманков сощурился:
- Шкура твой Вайлис... нашивочный!
- Не всякая нашивка - шкура, спроси у Кащенко!
Кащенко, усмехаясь, повел желтым поперечным наплечником, как генерал густой эполетой.
- Вот она, миленькая! Я за ней, как за каменной стеной!.. Сколько офицерских задов вылизал, чтобы ее заиметь, но зато выручает...
- Ну, заболтали, - сказал Волковой, и смех прекратился.
Волковой, поглядывая на всех своими острыми глазами, спрятанными в густой поросли бровей, сидел серьезно и строго, очевидно, пользуясь авторитетом и уважением матросов. Он поднял большую и тяжелую руку и, сдвинув фуражку на лоб, почесал в затылке.
- Стихия и есть, Балалаев верно говорит, - сказал он, медленно обдумывая, - а стихию не оседлаешь... Ее надо снизу брать и плотины ставить, чтобы куда нужно кинулась. Я, товарищи, так считаю...
Все притихли.
- Первое - кочегаров мы вчера прохлопали, как не было связи и как, значит, упустили с самого первоначала. Теперь второе - суд. Тюльманков собирается вокруг суда поднять матросов. Ну, подымем. Ну, покидаем наше офицерье за борт. Ну, скажем, все у нас обернется в лучшем виде, и поднимем мы красный флаг. И даже, скажем, откликнутся на флаг и прочие корабли... И что у нас получится, товарищи?
- Революция, - подсказал Тюльманков.
Волковой кивнул головой, как будто именно этого ответа он и ждал, и поднял глаза на Тюльманкова:
- По-вашему, по-эсеровскому, революция. А по-нашему - нож в спину.
- Заслабило, когда порохом запахло? - кинул ему Тюльманков, задетый за живое.
Волковой усмехнулся.
- Это вас учат на виселицу героем ходить! А нас большевики учат не помирать, а побеждать! Куда ты под красным флагом пойдешь? "Потемкин" в Румынию ходил, а мы - в Швецию?
- В Кронштадт пойдем, - ответил Тюльманков прямо.
- А Кронштадт знает?
- Увидит - узнает, а узнает - присоединится!
- Кто увидит-то, дура? Офицеры на батареях увидят. Они тебе присоединят снарядики!
- Радиотелеграмму пошлем, - сказал Тюльманков, не сдаваясь.
- Жандарму в карман, - добавил Кащенко и посмотрел на Волкового с улыбкой.
- Так что же это, товарищи? - вскочил Тюльманков. - Предавать революцию? Ждать, когда дядя ее сделает?
