В народе бытует мнение: «Верная собака и любимый конь». Но я хотел бы несколько перефразировать эту поговорку — «Верный конь, любимая собака».
Моя белая лошадь превратилась в легендарное существо, пользующееся любовью населения партизанских районов. Слухи о белой лошади широко распространились среди населения не только полу партизане к их, но и контролируемых врагом районов, прилегающих к Сяованцину. Даже У Ичэн завидовал, что у меня появилась столь замечательная лошадь.
— Командующий Ким, не хотели бы вы обменять вашу белую лошадь на 50 строевых лошадей? — с такой просьбой обратился он ко мне, когда я выехал к нему в Лоцзыгоу на переговоры по вопросу создания единого фронта с китайскими антияпонскими отрядами.
Точно не помню, что я ответил тогда. Командующему У не терпелось заполучить себе мою лошадь. Но и после окончания переговоров в Лоцзыгоу я возвратился в Мацунь на той же белой лошади.
Года два провоевал я на этой лошади, сменяя подковы одну за другой. Прошли мы, как говорится, сквозь огонь, воду и медные трубы, проделали путь в несколько тысяч ли. Зимой 1934 года лошадь скончалась в Сяованцине.
Когда я возвратился с первого похода в Северную Маньчжурию, белой лошади уже не было на свете. Осталась только ее могила там, где животное было погребено моими товарищами. Не выразить скорбь, которая охватила меня тогда!
Разделяя мою глубокую скорбь, бойцы предлагали про извести траурный салют. Но я не согласился с ними. Какой толк от траурного салюта? И при своей жизни лошадь проводила тревожное время под гул канонады и ружейные выстрелы. Я просил не стрелять, пусть она спокойно спит хоть бы на том свете. Вероятно, и сейчас где-то в Ванцине сохранилось место погребения необычной белой лошади.
В начале 60-х годов, когда О Бэк Рён работал начальником Главного управления охраны, мы с ним верхом выезжали на прогулку и делились воспоминаниями о белой лошади. С тех пор прошли десятки лет, но вчерашний командир взвода во всех подробностях вспоминал случаи, происшедшие с белой лошадью. Об этих воспоминаниях как-то узнали писатели Сон Ен и Ли Ги Ен. Насколько мне известно, один офицер обратился к ним с просьбой написать воспоминания о белой лошади. Но я не знаю до подробностей, как это началось и чем закончилось.
Но рожденная в огне антияпонской войны и посвятившая свою жизнь этой войне, белая лошадь предстала живым образом не со страниц воспоминаний, а на небольшой картинке, выполненной маслом, которая висит в Музее корейской революции. Вероятно, легенда о белой лошади просочилась через Ли Ги Ена и Сон Ена к художнику Чон Гван Чхору. Картина была написана им, теперь его уже нет с нами. По просьбе О Бэк Рёна я пошел в Музей, увидел там знаменитую картину. Вначале на ней были изображены только я и белая лошадь. Глядя на картину, я думал о моих ординарцах, которые хранили верность мне и любили мою белую лошадь, а также о О Бэк Рёне. И я высказал свое мнение; было бы лучше, если бы на картине были изображены и они. Выполняя мою волю, художник дополнил картину, изобразив еще двух ординарцев. Это и есть то полотно, которое выставлено ныне в Музее корейской революции.
Каждый раз, когда меня берет тоска по моим верным ординарцам и белой лошади, я прихожу в Музей. Однако ныне, когда мне перевалило за восемьдесят, я рисую их только в воображении. Образ верной моей лошади и поныне живо встает перед моими глазами, как 60 лет тому назад.
Если бы та лошадь была человеком, то можно сказать, что она была самой верной из вернейших.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Под знаменем борьбы против японского империализма
(февраль — октябрь 1934)
Наша дружба с Ли Гваном завязалась еще в Гирине. Однажды группа Ким Чжуна, принадлежавшая к Молодежной федерации Восточной Маньчжурии, привела и представила мне незнакомого юношу. Этот незнакомец и оказался Ли Гваном.
Тогда среди наших коллег были разные толки по поводу появления Ли Гвана в Гирине. Одни говорили, что он приехал для учебы, другие утверждали, что он хочет нащупать линию подпольной организации, третьи молвили, что цель его приезда — узнать реальное положение дел в молодежно-ученическом движении в районе Гирина. Каждый рассуждал по-своему. Ким Чжун подсказал мне, что Ли Гван, вероятно, приехал в Гирин с тем, чтобы участвовать в каком-либо тайном собрании учителей, которое будет проходить в масштабе провинции.
Толковый, великодушный и молчаливый парень — таким было мое первое впечатление о Ли Гване. Впоследствии, в ходе новых встреч с ним, я убедился, что он был необыкновенно предприимчивым, сердобольным, обладал высоким чувством товарищества.
Почему-то в то время наши ребята были в значительной мере очарованы Ли Гваном, как говорится, с первого взгляда. Они всячески уговаривали его оставаться в Гирине, разъясняя ему: для расширения кругозора лучше поступить в Вэньгуанскую среднюю школу, а для карьеры надо заниматься в юридическом институте, но самым подходящим местом для революционной деятельности является Юйвэньская средняя школа.
Ли Гван тоже не хотел покидать Гирин. Юноша сказал, что когда учился в начальной школе в Гучэнцзы уезда Яньцзи, не раз бывал в Гирине, выполняя задания «стариков» Армии независимости. Он добавил, что за прошедшее время неузнаваемо изменился образ жизни учащейся молодежи по сравнению с прошлым. Не уставал восхищаться, постоянно повторяя: раньше в этом городе не чувствовалось, существует здесь молодежь или нет, а теперь Гирин напоминает кипящий котел благодаря активному общественному движению молодежи. Итак, на первых порах Ли Гван стал заниматься в Гиринской средней школе № 5.
Вначале Ли Гван познакомился с такими лидерами Армии независимости, как Хон Бом До, Ким Чва Чжин, Хван Бен Гир и Чвэ Мен Рок. В доме его жены в Гучэнцзы долгое время находился штаб одного из отрядов этой армии, что дало ему возможность иметь контакты со многими руководителями национального движения. Сообразительность, рассудительность и молчаливый характер юноши сразу же привлекли внимание старых вожаков Армии независимости. Подобно тому, как О Дон Чжин и Ли Ун желали сделать меня продолжателем их дела, те вожаки хотели, видимо, вырастить из Ли Гвана будущего руководящего деятеля своей армии. С детства Ли Гван учил иероглифы в частной школе содан, которую содержал его дед по материнской линии. Его отец страдал хронической болезнью. Поэтому юноша бросил мечту о продолжении учебы и в 14-летнем возрасте возложил на свои хрупкие плечи тяжесть домашнего хозяйства. С 16 лет стал главой семьи в подлинном смысле, целиком отвечая за все домашние дела. Поэтому и опоздал получить школьное образование. После учебы он одно время работал учителем в начальных школах в Яньцзи и Ванцине.
