Меж тем положение отца Викторина было вовсе не таким уж прочным, как могло показаться на первый взгляд, и это при том, что у него сложились вполне приличные отношения и с бургомистром Ивановым, и с комендантом майором Бенкендорфом, и особенно с женой последнего Магдой.
Очень осторожно, тщательно взвешивая каждое слово, он внушал своей пастве — а в церковь теперь ходили не одни лишь старушки, как в довоенные годы, но и молодые, — что власть оккупантов — не от Бога, что не должно мириться с игом захватчиков, что не смирением, а сопротивлением токмо можно одолеть врага и супостата, вторгшегося в святую русскую землю. Его пастырское слово находило дорогу к измученным сердцам и душам, поддерживало в людях дух и надежду.
И грудному младенцу было ясно, что хотел сказать отец Викторин, когда повторял слова Евангелия: «Всякий убивший мечом от меча и погибнет». Поэтому перед каждой проповедью священник внимательно обводил взглядом свой небольшой храм, дабы убедиться, что нет среди прихожан чужого, злого человека, способного донести, а то и самому арестовать его прямо в церковных стенах.
Впрочем, вкладом отца Викторина было не одно только слово. Случилось однажды, что городская управа, с подачи, естественно, полиции, обложила неимоверным налогом семьи лиц, подозреваемых в том, что их главы или сыновья находятся в партизанах. За неуплату грозили суровые репрессии.
А где было людям взять деньги? В голодную зиму не только скромные сбережения, но все хоть сколько-нибудь ценное ушло в обмен на хлеб и картошку.
Пошушукавшись с церковным старостой, которому вполне доверял, отец Викторин дал Клавиши Антоновне десять тысяч рублей[21] церковных денег, а та — не сама, тоже через верных людей — передала их в партизанские семьи.
И дома Викторину Александровичу приходилось быть начеку. К нему повадились приходить без приглашения в гости двое от которых он бы предпочел держаться подальше, старший следователь полиции Дмитрии Иванов и некто Столпин.
Иванова, Зарецкий, стараясь это всячески скрывать, и презирал, и ненавидел. Меж своими, с женой Полиной, сестрой Олимпиадой и дочкой Ниной, называл его в разговорах не иначе как Митька-Козолуп. Шел до воины такой фильм про Гражданскую войну на Украине — «Дума про казака Голоту». В том фильме был персонаж, бандитский атаман Козолуп…
Иванов тоже почему-то невзлюбил с первого дня знакомства и Викторина Александровича, и сестру Олимпиаду. Более того, он явно подозревал в чем-то священника и не скрывал этого. Допытывался не раз, как так получилось, что большевики репрессировали столько лиц духовного звания, а вот его, Викторина, не тронули. Зарецкий многократно и терпеливо объяснял, что, во-первых, нe всех же репрессировали, а, во-вторых, он ведь оставлял налолгосвященничество, многие годы работал обыкновенным бухгалтером в управлении лесным хозяйством.
Очень скоро Викторину Александровичу и Полине Антоновне стало ясно, что Митька-Козолуп зачастил в их дом из-за дочери, семнадцатилетней Нины, закончившей в предвоенный год семилетку. Не имея возможности указать старшему следователю на порог, Зарецкие постарались все же оградить девушку от его назойливых ухаживаний, отсылали ее под благовидным предлогом то к соседям, то еще куда-нибудь.
Ходил к Зарецким еще один, самый загадочный человек в Людинове, некто Столпин, имени-отчества его никто в городе по сей день не помнит, да и фамилию он носил, скорее всего, вымышленную. До сих пор неизвестно, откуда он объявился в Людинове и куда подевался перед приходом Красной Армии. Поговаривали, что якобы родом Столпин из крымских немцев-колонистов. Какую точно должность он занимал при управе, а может, и не при управе, а у немецкого коменданта, никто толком не знал. Полицейские называли его «господин инспектор». Во всяком случае от Столпина зависела карьера каждого из них, вплоть до начальника полиции. Он мог снять с должности или повысить крго угодно. На допросах задержанных Столпин никогда не присутствовал, в КПЗ не появлялся, в карательных экспедициях не участвовал.
На взгляд Зарецкого, за Столпиным наблюдались и другие странности. Так, он распорядился, чтобы Викторин Александрович повесил в церкви принесенный им портрет наследника-цесаревича Алексея, убиенного вместе со всей императорской семьей в Екатеринбурге в 1918 году. Столпин приводил в церковь вновь принятых на службу полицейских, выстраивал перед портретом и принимал от них присягу на верность.
Выяснив, что Нина Зарецкая хорошо владеет немецким языком, Столпин почему-то загорелся намерением взять ее на службу в управу или полицию переводчицей. Их действительно не хватало. Зарецкому очень не хотелось отпускать семнадцатилетнюю дочь на эту работу, которая, по его справедливым представлениям, была для неокрепшей нервной системы, в сущности, подростка даже и опасной. Отец хорошо понимал, чего может Нина наглядеться в той же полиции.
Терзаемый противоречивыми чувствами, Зарецкий все же понимал возможности, которые могли бы открыться в случае его согласия. Потому и счел нужным послать в отряд такую записку:
«Столпин упорно настаивает, чтобы устроить Нину переводчицей немецкого языка в полицию. Полагаю, что можно будет извлечь пользу для общего дела.
«Ясный».
Надо полагать, последняя строчка, свидетельствующая о чувстве долга, далась отцу нелегко.
Ответ пришел такой, какой Зарецкий и предвидел: Золотухин не мог, а с профессиональной точки зрения просто не имел права упустить подобный шанс внедрить своего человека в полицию.
Так Нина Зарецкая стала переводчицей в полиции и управе, а у Золотухина появился еще один важный источник информации. Трудно сказать, зачем нужно было это Столпину — разве что он рассчитывал в лице Нины иметь в полиции на всякий случай еще одно свое «око».
К лету 1942 года на германских предприятиях, в первую очередь военных, а также в сельском хозяйстве все острее стал ощущаться недостаток рабочей силы. Блицкриг на Востоке явно сорвался, русский фронт требовал все новых и новых подкреплений, следовательно, призыва в армию дополнительных контингентов. Восполнить эту нехватку людских ресурсов и решено было за счет «остарбайтеров» — «восточных рабочих»: русских, украинских, белорусских парней и девушек, которых вначале завлекали на отъезд в Германию всяческими посулами сладкой жизни в «культурной Европе», а затем, когда пропагандистские методы не сработали, стали угонять насильно.
Не стало исключением и Людиново. Началась рассылка по многим адресам мобилизационных повесток…
