Ознакомительная версия.
С матерью и с Фроловыми мы отправились в исходе октября 1814 г., в Смоленск, куда и прибыли 3 ноября. Здесь я узнал, что семейство Лаптевых все возвратилось и живет в деревне. Разумеется, что я сейчас же поспешил туда, но как меня поразил вид моей невесты! Она предшествовавшую зиму во время краткого переезда из Ярославской губернии в Смоленск, отъехавши из города в деревню, на Днепре, с санями провалилась под лед и спаслась каким-то чудом; но с того времени открылось у нее сильное кровохаркание, так что при малейшем нравственном потрясении кровь немедленно вырывалась горлом чашки по две; да к этому у нее была корь, от которой выпали все волосы на голове. Тем не менее я стал настаивать на моем искательстве…
Теперь надо представить себе положение нас обоих и наших семейств. У моей матери в обрез ровно ничего! У Лаптевых, кроме той же скромности достатка, большой долг, сделанный для прокормления крестьян и огромной дворни. На мне один старый мундир, два фрака, статский сюртук, без жалованья и даже без видов содержать себя! Я не знаю право, что я думал тогда, но упрямство мое было так велико, что я настаивал на свадьбе. Иногда мне казалось, что я будто бы добиваюсь, чтобы мне отказали, но сердечная привязанность и внимание ко мне моей невесты не только не ослабели, но с каждым днем все больше усиливались, и чем более я размышлял о бедственном ее положении, тем дороже и милее становилась она мне. Наконец в апреле 1815 г., на Вербной неделе, когда я стал настоятельно просить Е. Я. решить нашу участь, она, при всей ангельской кротости вынуждена была сказать мне, что я сошел с ума и что я сам не знаю, чего желаю и чего требую; я с сердцем уехал и сватовство свое считал совсем расстроенным.
Но в день Св. Пасхи я получил письмо от А. И., в котором она извещала, что матушка решилась благословить нас и что она сама будет писать к моей матери; и действительно, Е. Я., извещая мою мать о моем настоянии, чистосердечно объяснила свое крайнее положение, просила, если можно, убедить меня обождать, пока я себя не пристрою, но если это покажется недействительным, то она, со своей стороны, не будет более нам препятствовать. Матушка, зная хорошо мой характер, передала мне только письмо, не говоря ни слова, и 2 мая 1815 г. я сделался мужем А. И.
Не взирая на крутость этой свадьбы, на бедность наших средств, ибо, чтобы заплатить священнику и причетникам за венец, я взял у Фролова 30 рублей, а за невестой три старых платья, вот уже тридцать два года, как я пользуюсь совершенным семейным счастьем и моим детям не желаю лучшей участи.
Возвращение в Петербург. – Происшествие в бригаде. – Столкновение полковника Демидова с бригадным командиром Таубе. – Дуэль. – Донос на офицеров бригады. – Аресты. – Гнев императора Александра I на артиллеристов. – Перевод мой в полевую артиллерию.
…В 1815 г., вскоре после свадьбы моей, я получил из Петербурга предписание, как можно скорее возвратиться к бригаде, которая выступила уже в поход в Вильну по случаю побега Наполеона с острова Эльбы.[303] Не желая продолжать службу мою вместе с Таубе, я не спешил исполнить его предписание, а подал рапорт к бывшему тогда инспектору артиллерии барону Меллеру-Закомельскому, прося перечислить меня в резервные роты гвардейской артиллерийской бригады, оставшейся в Петербурге. Ответ от Меллера я получил в конце июля самый удовлетворительный и в первых числах сентября с женой выехал из Смоленска в столицу. На пути под самым Петербургом я обогнал бригаду, возвращающуюся уже назад, ибо расчет с Наполеоном вторично был кончен.[304] Тут мне привелось выслушать рассказ о довольно необыкновенном происшествии по бригаде, давно уже начатом, но еще не вполне оконченном.
Я говорил уже, что полковник Таубе за сражение под Парижем Ярошевицкому из младших штабс-капитанов доставил чин капитана. Несправедливость эта сильно огорчила целый корпус офицеров, а более всего тронула штабс-капитана Столыпина, заслуженного и раненого офицера. За несколько дней до вступления гвардии в Вильну все офицеры отправились к Ярошевицкому и объявили ему, чтоб он оставил бригаду. Не бывши трусом, что он в особенности доказал под Лейпцигом, он сначала уперся в отказе, но наконец, видя сильное настояние, понял, что оного не одолеет, стал просить дать ему приискать удобный случай проситься вон, на что офицеры по убеждению капитана Коробьина согласились. Прошло более трех месяцев, Ярошевицкий забыл и не спешил выполнить данное обещание. Все офицеры, кроме Ярошевицкого, решительно ненавидели Таубе, но полковник Демидов с эгоистическим духом один соблюдал все утонченные приличия к нему, как к своему начальнику. Таубе же это принимал как за искательство с его стороны, ибо знал, что Демидов хотя уважаем, но не особенно любим офицерами.
Во время обратного похода бригады, около Острова, Псковской губернии, Демидов подал рапорт Таубе, что в его роте вся коломазь, отпущенная для смазки колес под тяжестями, почти вышла и просит распоряжения его об отпуске таковой или денег для покупки. Таубе вместо точного объяснения с Демидовым отдал приказ по бригаде, в котором он указывает ему, что он не обращает внимания на выгоды казны, ибо для его роты коломази отпущено в равной пропорции, как и для других рот; а как казна дает коломази с избытком, то при экономии, подобно другим ротам, не мог он ее всю употребить. Демидов выговором этим чувствительно огорчился.
На другой день после отдания упомянутого приказа во время похода, когда роты все шли вместе, Таубе, обгоняя их, поравнявшись с Демидовым, приветствовал ею словами:
– Bon jour, colonel!
Вдруг, к удивлению всех, Демидов, подняв нагайку на Таубе, отвечал ему:
– Слушай, шмерц! Я не colonel, а русский полковник и научу тебя, как нужно обращаться с ним.
Таубе едва успел ускакать от Демидова. Расконфуженный и взбешенный, переехав к голове бригады, он тотчас приказал полковнику Базилевичу ехать арестовать Демидова и отправить его под караул в арьергард, а вслед за тем стал рассказывать о дерзком поступке ехавшим двум братьям князьям Горчаковым, Столыпину и др. офицерам. Столыпин спросил у Таубе, что же он думает сделать с Демидовым.
– Непременно отдам под суд, – отвечал тот, – только что придем на место, сейчас пошлю донесение.
Тогда князь Петр Горчаков,[305] усмехнувшись, заметил ему:
– Все это хорошо, Карл Карлович, отдавайте Демидова под суд сколько вам угодно, а вы вот что нам скажите: ведь он на вас поднял нагайку. После этого вряд ли кто пожелает служить под вашим начальством.
– Что же я должен, господа, по вашему сделать? – спросил Таубе.
Ознакомительная версия.
