было так ново! Я словно сбрасывала старую кожу: уже не совсем та, какой была раньше, но еще и не та, какой хотела быть. Я плохо спала, пытаясь получше улечься на большой кровати и прислушиваясь к резким, почти металлическим звукам гекконов, шуршащих на карнизах. Проворочавшись с боку на бок, я проснулась на рассвете, чувствуя себя невыспавшейся и хмурой. Мрачное настроение надвигалось, как грозовые тучи. Даже не сварив кофе, я вышла босиком на улицу и села на ступеньку крыльца.
Я редко вставала так рано и не могла припомнить, когда видела небо таким бледным, жемчужным и хлопковым. Весеннее тепло обволакивало и сверху и снизу. Огромные стаи птиц стремительно носились над верхушками деревьев, разлетаясь в разные стороны, ныряя без страха вниз, чтобы позавтракать комарами. Почему-то утро здесь было более шумным, чем ночь. Окружающие меня джунгли, казалось, разговаривали голосами миллиардов и миллиардов насекомых, и эти звуки сплетались с шумом деревьев. Шелестели листьями пальмы. Круглолицые паукообразные обезьяны метались от бамбука к бамбуку. Все звуки были живыми и настойчивыми, снова и снова повторяющими одно и то же послание о риске и надежде и о том, как они сплетаются во мне.
Боялась ли я, что Эрнест останется с Паулиной? Да. И еще боялась, продолжая собирать веточки для этого гнездышка, обнаружить, что у него не хватило смелости уйти от нее. Боялась, что, если даже он выберет меня, наша любовь продлится недолго. Да, такое было возможно.
Прямо передо мной росла сейба, изогнутая и прекрасная, очень старая и таинственная. Дерево было хранителем дома, свидетелем всего, что здесь происходило. И его мудрость и вековое терпение словно говорили мне, что все мои тревоги не такие уж необычные или непростительные. Все это не ново в мире. У меня было что терять и за что бороться, как у любой страдающей влюбленной женщины.
Я вернулась в дом, где все было чисто, идеально, спокойно и залито утренним солнцем. Заварила кофе в новой кофеварке, налила его в новую эмалированную чашку и вошла в комнату, которую собиралась использовать как кабинет. На полке еще не было ни одной книги. В этом доме мне еще не довелось написать ни одного слова, даже телеграммы или письма маме. В такой тишине я должна была звучать очень громко. Никто за меня ничего не сделает. Я придвинула новенький жесткий стул из красного дерева к маленькому столику и стала рыться в коробках, пока не нашла бумагу, карандаши и пишущую машинку. Заправила чистый лист бумаги в каретку — и резкий звук разлетелся по пустому дому. Страница была белоснежной, она пока скрывала свои секреты, и все, что мне оставалось, — начать писать.
С задней террасы «Финки», словно второстепенные боги Олимпа, мы смотрели на Гавану — бледные желторозовые пятна днем и блики мерцающих огней ночью. Ни одна машина не проезжала мимо, если только мы сами кого-то не звали. Тишина была как сон, как заклинание.
Я выбрала этот дом специально из-за удаленности от города. И хоть Эрнест его оценил, он все же настоял на том, чтобы оставить свое рабочее место и почтовый адрес в «Амбос Мундос».
— В этом нет ничего плохого, Зайчик, — заметил он, когда я почувствовала себя уязвленной. — У меня есть привычки, вот и всё. Ты проделала здесь невероятную работу. И мне здесь очень нравится.
— Хорошо, — сказала я ему, изо всех сил отгоняя сомнения. — Мне тоже.
Так начался сезон двух писателей, работающих под одной крышей. Эрнест сказал Паулине, что остается на Кубе на неопределенный срок и не хочет видеться ни с друзьями, ни с гостями. Он пустил в доме корни, которыми стали слова. Выбрал нашу спальню своим рабочим местом и начинал каждый день писать на рассвете за столом, сделанным из книжной полки. Все, что ему требовалось, было здесь: хорошо заточенные карандаши и деревянная подставка для книг, на которую он складывал чистые страницы, когда писал от руки. На столе стояла пишущая машинка, к которой он обращался, когда дела шли особенно быстро и хорошо, и таблица, в которой он ежедневно вел подсчет слов. Место было очень удачным, как раз возле окна на южной стороне. Я часто просыпалась и долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ритму шуршания его карандаша по странице и к пчелам, жужжащим от усердия в цветущей джакаранде за его спиной. Встав с постели, я не пыталась заговорить с ним, а он не говорил со мной — так мы условились, решив, что это важно для тишины утра и для творчества.
Я спускалась и пила кофе за своим рабочим столом, а яркое солнце освещало гладкий кафельный пол и золотистую деревянную поверхность нового книжного шкафа. Мы наняли двух деревенских мальчишек: Фико — готовить, а Рене — вести хозяйство. Они поочередно оставляли для меня поднос с яйцом-пашот, тостами и маленькими круглыми горшочками масла и инжирного джема. Я ела и ощущала покой, как кошка, которая знает, что впереди ее ждут долгие часы домашнего уюта.
Я вернулась к своим блокнотам и желанию писать об Испании, пока все еще было свежо и остро в памяти. Я верила, что если смогу создать подходящих персонажей и найду способ по-настоящему передать то, что видела и чувствовала в Мадриде, то вторую книгу будет ждать успех, и, может быть, получится сделать что-то абсолютно новое. Что-то такое, что не исчезло бы с последним вздохом, что превратило бы мои литературные мечты в реальность и жило бы даже после моей смерти, рассказывая правду о войне.
Каждый день я сидела за столом в ожидании вдохновения, записывая удачные фразы и диалоги. Эрнест называл эту фазу писательского процесса «упражнением для тренировки беглости пальцев».
— Думай об этом как о гаммах для фортепьяно, — объяснил он еще в самом начале, когда взял на себя роль моего учителя. — Нужно сохранять гибкость мышц и мышления, и когда появится что-то стоящее, ты будешь готова.
И я все ждала, когда это что-то стоящее ко мне придет, стараясь отвлечься от мыслей о браке Эрнеста. Каждые несколько дней по почте ему приходили новости с Уайтхед-стрит, записки от Паулины и мальчиков. Мне ужасно хотелось прочесть их, узнать, как на самом деле обстоят у нее дела, но даже мысль об этом была опасна и разрушительна.
Он же был увлечен новым романом. Фаза упражнения для беглости пальцев уже прошла, и настала фаза извержения вулкана, захватывающего все на своем пути, и Эрнеста в
