Врачи констатировали у них тифозную горячку, и удивлялись, как они оба не свалились еще дорогою. Призвали сиделку, которая взялась ухаживать за ними обоими сразу. Их поместили в двух смежных комнатах, оставив открытою соединительную дверь.
— Бедняжки! — говорила сиделка, описывая этих людей; — они были почти еще дети и думали больше друг о друге, чем о самих себе. Жена все тревожилась, что не может сама ухаживать за «бедным Джеком», и умоляла меня быть к нему доброю; голосок ее срывался от волнения, а по щекам миловидного детского личика текли слезы. Джек, с своей стороны, просил меня не очень беспокоиться о нем, а ухаживать повнимательнее за его «дорогой Беллой».
— Мне помогала сестра жены. Но даже и вдвоем мы едва могли управляться с больными. Несколько ночей подряд мне не пришлось совсем спать. Моя непривычная помощница Дженни исправно засыпала в кресле, и я не хотела ее будить, понимая, что пользы от нее, сонной и не умеющей держать себя в руках, никакой не будет. Мне ни разу еще не было так трудно; я прямо разрывалась на части между этими двумя больными, в особенности во время самого разгара их болезни. Но я черпала силу в окружавшей меня при этих людях чистой атмосфере искренней взаимной любви и самоотрицания; в ней я и отдыхала, если не телом, то хоть душой.
Муж стал поправляться, но жена шла на убыль. Ее хрупкий организм не мог выдержать одновременного напора большого счастья и тяжелой болезни. По мере того, как силы мужа восстанавливались, он все чаше и чаще обращался к жене с вопросами насчет ее состояния, и она с радостным смехом отвечала, что ей лучше. Я очень жалела, что предложила доктору положить их так, чтобы они могли переговариваться. Это тоже была большая ошибка с моей стороны, но когда я ее поняла, было уже поздно исправлять ее. Единственно, что мы с помощницей могли теперь делать, это просить мужа не вредить жене лишними разговорами и тревогами и временами уверять его, что жена спит. То же самое мы говорили и жене. Но когда последняя догадалась об этой нашей маленькой необходимой хитрости, то сказала, что ей трудно не отвечать мужу или самой не заговаривать с ним, и нам пришлось уступить, позволив им делать, как они хотят.
Бедная девочка-жена больше всего боялась, как бы муж не догадался, что ей плохо.
— Это будет так огорчать его, — говорила она, — что ему самому опять станет хуже, да и меня сразу убьет… Но ведь и в самом деле я не так уж плоха, чтобы не было никакой надежды на мое выздоровление, как вы находите, нянечка? Может быть, и я поправлюсь, только медленно, да?
Разумеется, я спешила успокоить ее и уверить, что, конечно, и она скоро начнет поправляться, если только не будет так волноваться из-за мужа, которому гораздо лучше.
Однажды утром, едва только открыв глаза, муж не сразу получил ответ от жены и встревоженно крикнул:
— Правда ли, дорогая, что тебе лучше?
— Конечно, лучше, милый, — раздалось, в ответ. — А что?
— Мне показалось, будто твой голос слабее обыкновенного… Если это тебя утомляет, не будем разговаривать. Поправляйся только, моя бесценная женушка, а я потерплю.
После этой краткой беседы жена в первый раз начала серьезно бояться за себя, но не из себялюбия, а единственно ради своей любви к мужу, для которого, она верно знала, ее смерть была бы хуже собственной. Когда я пришла к ней, сделав все, что было нужно для ее мужа, она шепотом спросила меня:
— Нянечка, милая, неужели я не поправлюсь?
В ее больших неестественно блестевших глазах стоял ужас.
— Непременно поправитесь, — ответила я. — Но для этого вам нужно беречь себя и на время оставить ваши беседы с мужем. Лучше бы закрыть эту дверь.
— Ах, милая нянечка, вы только не говорите Джеку, если думаете не то, что сказали сейчас мне. — Ради бога, чтобы он ничего не знал. Умоляю вас, скройте от него, что я очень слаба… Может быть, это и пройдет, а если и нет, то… Ах, успокойте только его.
Пользуясь тем, что пришла Дженни, я поспешно выбежала из этой комнаты, в которой уже слышалось веяние незримых крыльев ангела смерти, и в темном углу коридора дала волю душившим меня слезам.
Когда я вернулась к больному, он также шепотом умолял меня сказать правду о жене, не хуже ли ей. Собрав всю силу духа, я самым убедительнейшим образом налгала ему, что жена только немножко ослабла, потому что кризис ее был очень тяжелый, и ей теперь нужно как можно больше покоя. Тогда она дня через два-три так же окрепнет, как и он.
Эта ложь лучше помогла ему стрясти с себя последние путы болезни, чем все лекарства, и на следующее утро он веселее прежнего кричал жене, чтобы она скорее поправлялась. Он купит ей новую прелестную шляпку, и они отправятся за город, тем более, что стоит чудная погода.
— Смотри, — шутливо прибавил он, — как бы я не встал первый и не пристыдил бы тебя, что ты так долго валяешься!
— Нет, я, пожалуй, встану раньше тебя, — с нежным серебристым смехом отозвалась жена. — Приду и буду за тобой ухаживать.
Я в ту минуту была возле мужа, так что не могла видеть лица жены, но голос ее был так крепок и ясен, а смех звучал так естественно, что я невольно подумала, уж не произошла ли в ней действительно перемена к лучшему — такие чудеса бывают с молодыми людьми — и была очень удивлена, когда, войдя к ней, нашла всю ее подушку промоченную слезами.
— Что это с вами? — спросила я, наклонившись над нею. — Ведь вы только что так весело смеялись и шутили…
— Бедный Джек, — прошептала она, с трудом сдерживая новые слезы. — Он не перенесет моей потери…
Мне оставалось только молчать. Умирающие часто чувствуют, что им готовится, и не верят больше никаким утешениям и обнадеживаниям. Одно разве только могло бы утешить это маленькое любящее сердце: уверенность, что муж скоро забудет ее. Но этому она ни за что не поверила бы.
Я прошла назад к мужу и сообщила ему, что его жена опять заснула и что я скажу ему, когда она проснется, а до тех пор он не должен беспокоить ее.
— Самое важное для нее теперь — крепкий сон, — лгала я.
Жена весь день пролежала необыкновенно спокойно. Доктор пришел в обыкновенное время, дотронулся до ее руки, покосился на нетронутую чашку бульона и уходя шепнул мне:
— Ни в чем больше не отказывайте ей.
Я поняла и молча кивнула головой.
Вечером больная слабым движением руки велела сестре нагнуться к ней и шепнула ей:
— Как ты думаешь, Дженни, грешно обманывать кого-нибудь ради его собственной пользы?
— Не знаю, — ответила сестра. — Но почему ты спрашиваешь?.. Думаю, не грешно, а там не знаю.
— Дженни, у тебя точь-в-точь такой же голос, как у меня. Помнишь, дома нас часто смешивали по голосам… Дженни, прошу тебя… когда меня не будет… отвечай Джеку от моего имени, пока он совсем не встанет на ноги. Сделаешь это для меня, Дженни?
