Выходим.
— Ах!! — подведенные серые глаза широко раскрываются, она ожидала всего, только не этого.
Мы важно выступаем вперед. Где-то далеко внизу играет музыка, но мелодия звучит вяло, и сладкий голос хрипит, пелена дыма в зале гуще, все лица кажутся зелеными. Проститутки, сутенеры и торговцы наркотиками утомленно полулежат в креслах. Негры за стойками баров и официанты у столиков с усилием скалят зубы в обязательной улыбке.
Безумная ночь кончается.
Поднимаемся по широкой лестнице. У гардероба на часах шляпа и котелок. Они замечают меня и делают рывок вперед, как гончие при виде зайца. Но я не заяц. Я — разъяренный тигр и проложу себе путь к свободе, а если мне суждено умереть, мы умрем втроем. Важно, медленно, уверенно мы проходим, и проклятая пара растерянно следует за нами. Вестибюль. Вторая пара зловещих фигур в мокрых плащах и котелках. Швейцар встает, вытягиваются ливрейные слуги.
— Позвать машину графа де Пэреньи.
— И машину мисс Паркер.
Какие лица у шпиков, великий Боже, — какие лица!
Входит Ган, затянутый в золотой мундир. Снимает картуз. Вытягивается. У него лицо автомата, оно не выражает ничего человеческого.
— Карл, я провожу мисс Паркер к ее машине. Вы свободны.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Завтра подайте машину к часу дня, я завтракаю у сэра Джеральда.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Все. Идите.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Художник и артист поворачивается по-военному и деревянным шагом выходит вон.
— Слушаю, мэм.
— Граф едет с нами, Гопкинс.
— Как вам угодно, мэм.
Щедрые чаевые розданы. Распахиваются двери, и мы торжественно выплываем, окруженные почтительными поклонами прислуги. Гопкинс ведет нас к машине.
Дверца захлопнута швейцаром. Большой «Роллс-Ройс» бесшумно и мягко скользит вперед. Украдкой взглянув в заднее оконце, я вижу четыре фигуры — одна из них записывает что-то. Без сомнения, номера наших машин.
Ну, дело сделано. Я на свободе.
И, не успев вздохнуть с облегчением, я уже задумываюсь. Сколько дел впереди! Дорога каждая минута! Самолет стартует в семь, а до аэропорта час езды: мне остается всего часа два. Необходимо получить паспорт, дать инструкцию Гану и другим товарищам. Ладно, успею!
Тут только я вспоминаю о невесте: придаю лицу сладкое выражение, оборачиваюсь к ней. И вижу: она спит, утомленная приключениями ночи и убаюканная мягким ходом машины. На губах играет блаженная улыбка. Она в объятиях золотого сна.
Тихо:
— Дорогая!
Не слышит. Громче:
— Дорогая!
Не слышит.
Тогда, не спуская с нее глаз и не меняя сладкого выражения лица, нахожу рукоятку дверцы. Шофер тормозит на светофоре. Открываю дверцу и задом бесшумно выскальзываю вон.
Автомашина мягко трогается дальше и скрывается за углом.
Выключаю сладкую улыбку. Беру пистолет на предохранитель. Теперь все. И я погружаюсь в черно-желтый туман.
Бешено зарычали мощные моторы, и «Золотой фрегат» рванулся вперед и ввысь. Прорвав тяжелое покрывало тумана, самолет направился на восток, навстречу восходящему солнцу.
Я усаживаюсь поудобнее в сафьяновом кресле. Острый момент проверки паспорта прошел гладко и мгновенно забыт. Ах, сколько дел впереди! Быстро просматриваю утренние газеты. Итак, в Испании гражданская война. В течение ближайшего времени вокруг нее будут плестись нити основных интриг. Но эта война неминуемо перерастет в серьезный конфликт между интересами капитализма и социализма, а это в свою очередь означает углубление противоречий между двумя группами европейских держав. Но и это не все. Мир размежевался на два враждебных лагеря. Впереди начинают яснее обрисовываться контуры новой мировой катастрофы. Маньчжурия-Абиссиния-Испания… Война ломится в ворота Европы. Следовательно, мне необходимо срочно перестроить свою работу и соответственно реорганизовать аппарат. A y меня большое хозяйство. И в такое ответственное время я бегу… Какая неудача…
В порыве досады и сожаления я хочу еще раз взглянуть на враждебную мне землю и вдруг, пораженный красотой утра, забываю про войну и судьбу народов, с которой так странно сплетена моя личная судьба.
Внизу еще ночь, и земля подернута сиреневой мглой. Но пурпурное солнце уже идет с востока, и необъятные просторы между землей и бледной синевой неба заполнены пухлыми шарами облаков — они плывут, розовые с одной стороны и голубые — с другой, бросая длинные полосы теней друг на друга и в зеленоватые глубины эфира.
Мы едва поднялись, самолет все еще набирал высоту, а внизу уже показалось море — свинцовая гладь кое-где подернута пятнами ряби. Здесь и там разбросаны по ней крошечные пароходики; они как будто неподвижны, и лишь позади каждого тянется седая нить дыма. Вот белые скалы, обрамленные полосой прибоя, отодвигаются дальше и дальше… Еще минута — и они утонут во мгле…
Внезапно, как яркий самоцвет, всплывает из пепельносерой бездны воспоминание о недавно пережитой встрече. Я откидываюсь на алые подушки кресла и закрываю глаза.
Там, внизу, на одном из этих белых утесов, мы осадили взмыленных коней. С моря тянул холодный и резкий ветер, свинцовые тучи неслись над нашими головами, и волны внизу с протяжным ревом дробились о скалы. Она сидела в седле прямо и гордо, ветер крутил золотые кудри, темные глаза пристально глядели вдаль. Быть может, давно-давно королева Боадицея смотрела так на приближающиеся корабли Цезаря. Я любовался ею и молчал, ценя редкие моменты гармоничного слияния красоты и жизни.
Говоря с ветром, она сказала:
— Всем своим существом я чувствую влечение к вам и в то же время понимаю, что вы — враг. Художник, моряк, медик, юрист, прожигатель жизни и бродяга — казалось бы, какая одаренная натура! Но если бы вы были тем, чем кажетесь! Нет, все это не настоящее, не ваше… С болью я чувствую, что это — маски. Когда вы снимаете одну, под ней неизменно обнаруживается другая. Настоящего человеческого лица не видно. Кто же вы, граф де Пэреньи? Знаете ли вы это сами?
В конце концов, я разгадала загадку. Слушайте: вы человек без лица, рожденный в маске артиста, для которого жизнь — только подмостки, где можно разыгрывать с собой и другими любопытные ситуации. Жестокие, шутовские, всякие.
Вы даже не увлекающийся романтик, живущий в мире, созданном его фантазией. О, если бы было хоть это! Нет. Вы равнодушный игрок, великий экспериментатор, у которого нет цели.
Я давно наблюдаю за вами. И всегда вижу за выражением любого чувства на вашем лице только настороженность и холодное внимание. Ваши глаза выдают вас, граф, они настоящие. Это — глаза врага: в них нет ни добра, ни зла, потому что вы стоите по ту сторону морали.
