Елена Погребижская - Исповедь четырех

Я: И потом можете не увидеться?

Умка: Можете не увидеться, а можете увидеться через 10 лет. Я крылышком только задела эту сторону жизни, а люди жили так годами. Я всего, может, года полтора была в активном состоянии, когда я действительно делала все возможное, от употребления каких-то веществ до путешествий, я могла делать все, что угодно, и была совершенно бессмертна, абсолютно неуязвима, и я могла абсолютно все сделать. То есть у меня было ощущение, что я щелчком пальца могу просто перевернуть мир. Это вот такое состояние.

В процессе разговора у меня появляется стойкое ощущение, что жизнь прошла мимо меня. Не потому, что мне хотелось чего-то подобного, не важно чего, но чтобы было ощущение, что я живу, блин, а не планирую.

Эпиграф:

«Как-то в полдень, в конце сентября 1955 года, вскочив на товарняк в Лос-Анджелесе, я забрался в „гондолу“ — открытый полувагон и лег, подложив под голову рюкзак и закинув ногу на ногу, созерцать облака, а поезд катился на север в сторону Санта-Барбары. Поезд был местный, и я собирался провести ночь на пляже в Санта-Барбаре, а потом поймать либо наутро следующий местный до Сан-Луис-Обиспо, либо в семь вечера товарняк первого класса до самого Сан-Франциско».

У нас в Вологде на телевидении было специальное слово для определения того стиля изложения, в котором я пишу. Называлось это «смехуечки и пиздохаханьки». И мне, а этот стиль мне нравится, он позволяет весело относится к своим траблам, но истории другого человека преломляет не всегда реалистично. Так что о той части Аниной жизни, которая мне совсем не кажется смешной до упаду, лучше пусть она сама расскажет.

Тем более что у нее на редкость хороший русский язык, говорит, как пишет.

Умка: Это образ жизни, это нормально было, это свобода такая, неограниченная свобода, которая распущенность полная, но при этом ты все можешь, ты можешь все, что хочешь, а хочешь ты очень немного на самом деле, не хочешь ты роллс-ройс. Ты хочешь в данную минуту, например, вот встать и уехать в Таллинн, скажем, ты просто вот встаешь и выходишь в любое время суток на соответствующую трассу, и утром ты оказываешься в Таллинне. Ну, вот это как-то все с полпинка делается, мир становится совсем другой. Когда с ним вот так активно взаимодействуют, он с тобой тоже начинает, он отвечает тем же, он вообще преображается, становится податливый такой, как пластилин размятый. Берешь пластилин обычный, жмешь его, и он уже мягкий, теплый, из него можно делать все, что угодно. И вот таким становится мир, если ты вот так себя ведешь. Ты спросила меня, в чем проявляется этот образ жизни, я пытаюсь объяснить, как он возникает, ты летаешь вообще, просто летаешь. Это совершенно все равно, какие-то деньги там, какая-то работа, какие-то там долги по отношению к кому-то, ну там есть какой-то червяк, что надо позвонить маме, чтобы не волновалась, но у меня это есть, а у большинства людей не было даже такого.

У меня была одна знакомая девушка, которой было 17 лет. Но замечательна она была не этим, а тем, что проехала столько же стран стопом, сколько ей было лет. Это не укладывалось в моей голове, потому что мне кажется, что междугородние трассы полны маньяками и чем приличнее выглядит водитель, тем скорее он маньяк, только ты наклонишься, а он — тюк тебя по голове, или он наклонится, а ты его тюк, ну как в советском детективе.

Девушка мне объясняла, что это такой спорт, что у них есть экипировка и рации, что их, стопперов, много, и ездят они из одной точки на скорость. Судя по гримасе Умки, именно этот вид автостопа она презирает.

Я: Про автостоп мне хотелось бы узнать. Это в Советском Союзе было что такое?

Умка: Да то же самое. Сейчас масса народу катается. Ну, как, вышел, поднял руку и поехал.

Я: Это для меня примерно как «сейчас масса людей водит самолеты».

Умка: Автостопом летом ездят ну, тысячи людей.

Я: Как? Ты ловишь машину, там может оказаться любой ублюдок.

Умка: Ублюдок никогда не будет отвлекаться, чтобы схватить тебя за жопу лишний раз.

Я: Ой, не скажи.

Умка: Не, не, не, он за рулем, он устал. Особенно дальнобойщик. Дальнобойщики редко бывают ублюдками. Обычно они очень хорошие дядьки. Добрые, он скорее накормит тебя, ну может там кинуть: «А чо ты на трассе? Ты не работаешь?» — «Нет, не работаю». Ну, в смысле, не работаешь ли ты на трассе проституткой? — «Нет». Вопросов больше нет.

Я: А они, проститутки, что, могли в любой точке трассы работать?

Умка: Ну, это раньше так было, а сейчас у них, наверное, там, как и везде, какая-то глобализация, профсоюз и прочее (ха-ха). А раньше любая баба могла выйти на трассу подзаработать 10 рублей. Я не знаю, как там было, я никогда в жизни не видела ни одну плечевую. Плечевая — это проститутка, которая работает на трассе.

Я: Да ладно.

Умка: Потому что перегон от автостоянки до автостоянки называется «плечо», насколько я понимаю. Ну, не важно. В общем, я их не видала. Я никогда в жизни от дальнобойщиков не видела ничего плохого. Наоборот, ты ему там телегу прогонишь про хиппи (извиняюсь, было дело 20–25 лет назад), он все понял, он останавливается возле столовой и говорит — пошли. Ты говоришь: у меня нет денег. Он говорит: фигня. Идет покупает тебе первое, второе, третье, компот, иногда просит песенку спеть.

Я: Получается, что ты можешь сутками не есть, раз нет денег, надо быть к этому готовым?

Умка: Угу. Но можно, например, зайти в столовую и попросить просто хлебушка. Хлебушка-то полно нарезанного лежит на столах. Это еще было при Советском Союзе.

Я: Это ты к чему? Что сейчас не лежит?

Умка: Я не знаю, я давно не ездила. У меня очень давно так не было, что не было ни копейки действительно в кармане. Как только у меня завелись деньги, я перестала ездить автостопом.

Тут Аня рассказывает мне, что люди вообще-то постоянно помогают друг другу. Я сомневаюсь. Рассказывает тогда, как ее и сына Леху лет десять назад по трассе подвез мужик один, а потом к себе пригласил, напоил, накормил, Леху спать уложил, а поутру купил билеты им в купе до Москвы за свои деньги.

Я: А теперь вернемся к наркотикам.