Мы встретились с Аней на следующий же день и начали общение с ритуальной перепалки.
Я: А ты устраивала и не собственные концерты?
Умка: Да устраивала.
Я: А кого?
Умка: Да ты их все равно не знаешь. Их много. Чего ты так докапываешься?
Я: Потому что ты говоришь очень абстрактно. Мне кажется, за последние годы ты выработала манеру ничего не рассказывать.
Умка: А почему я должна чего-то рассказывать?
Я: Потому, что книгу-то писать о чем-то надо.
Умка: Пиши, пожалуйста.
Я: Я, конечно, могу наполнить ее какими-нибудь афоризмами.
Умка: А как надо рассказывать — вот жил-был Вася? Я же не курица какая-нибудь, что бы мыслить так ползуче.
Я: Понятно, что ты не курица. Я добиваюсь «стори». С началом, серединой и концом. И с деталями.
Умка: Ну, во-первых, конца еще не случилось.
Но это было так, наносное, такому проницательному человеку, как я, было очевидно, что Ане уже нравится, что мы делаем с ней о ней книгу. Смелее, полковник, как говорится в моем любимом фильме «Здравствуйте, я — ваша тетя». И я начинаю развивать мысль о том, что всех этих людей с пластиночек, которые она мне оставила, объединяет одно — настоящий трэш, жесткач и недетские истории. Все виды секса и все виды наркотиков в полный рост, драки, полиция, блевотина, испражнения — трэш, короче.
Умка: О боже мой! Да где же там трэш?
Я: Балкончик, на который нужно ходить гадить, и чтоб дерьмо засыхало, машинка для производства таблеток ЛСД.
Умка: Это рок-н-ролл, Лена. Это и есть настоящий рок-н-ролл. По молодости с кем не бывает. Хотя, по поводу засохшего дерьма — я это тоже не очень.
Я согласно киваю.
Умка: Нет, трэш — это есть такие книжки, где собран весь трэш про рок, про панк-рок, про всех в том числе про самых моих любимых музыкантов, все собрано. Кто у кого отсасывал, кто куда срал. Кто там с кем, что мерзкое происходило, кто блевал по углам.
Я: Спал ли Мик Джаггер с Дэвидом Боуи…
Умка: Вот там все это собрано для любителей, как ты говоришь, трэша. То что меня интересует в этих людях, это совсем не трэш. Вот Игги Поп — он очень честный парень, он не то, что я. Вот у него брать интервью — одно удовольствие. Он тебе расскажет и про то, как он девочку какую-то трахнул…
Я: 13-летнюю… (именно на этой сцене Аня на тот момент оборвала свой перевод иггипоповской книжки)
Умка: Нет, это уже потом. А это — на полу в мужском сортире. Он тебе про пару таких девочек расскажет, а потом — «тьфу, заебали, не хочу на хуй этих девочек». Но ведь важно-то в нем не это. А то высокое, свобода и счастье… Главное в этих людях — что они настоящие, теплые, открытые и честные. И они такую же делают и музыку.
Я: Но ведь в них трэш присутствует?
Умка: Да это не трэш никакой. Это жизнь человеческая обыкновенная. Это рок-н-ролл.
Я: И что получается, рок-н-ролл сейчас вымер, что ли?
Умка: Да нет, почему. Он присутствует: и секс, и драгс, и рок-н-ролл.
Я: И где же?
Умка: Ну, со временем человек перестает предаваться всяким вот этим вот… (слово не находит)
Я: Ну, это все совершенно не вписывается в представления о приличиях (я, конечно же, главный блюститель приличий, чего там).
Умка (возмущенно): Каких приличиях? Куда не вписывается? Мы что, об обывательских представлениях о приличиях? Тогда вообще нечего разговаривать. Рок-н-ролл — он вообще против всяких обывательских представлений о приличиях.
Я: Так ты против выставления трэша на показ?
Умка: Да я против того, чтобы это выставлялось как ценность. Я, допустим, горжусь не каким-то экстримом. Это неинтересно, а интересно то, как чувак посадил меня на поезд и дал мне денег. А то, что мудаки в жизни бывают и разные гондоны — то тут уж куда деваться.
Мы продолжаем разговор про трэш, и, видимо, я начинаю вызывать серьезное беспокойство.
Умка (смотрит с сожалением): И вообще не понимаю, как ты умудряешься заниматься рок-н-роллом, совершенно не касаясь рок-н-ролла как такового вообще. То есть живя абсолютно цивильной жизнью.
Я: Ну, у меня же была передозировка кокаина, это очень страшно было. Вот был трэш. Никому не пожелаю.
Умка: Я знаю эту историю, но это не была передозировка, просто он не сочетался с адреналином, правильно? Передознуться можно любым лекарством. Вот я, например, случайно один раз съела 30 таблеток амитриптилина.
Я: Случайно? А зачем же ты их съела? Хотела покончить жизнь самоубийством?
Умка: Нет. Не хотела. Я вообще считаю, что суицид — это позорно.
Я: А зачем?
Умка: Просто у меня был в то время один любимый человек, «трэшовый», как ты выражаешься. И его в очередной раз загребли в дурдом. И я очень расстраивалась, потому что его туда его родители сдали. И я поехала куда-то в гости. И с утреца просыпаюсь и смотрю: стоят таблеточки. Я спрашиваю: а что за таблеточки? А мне девушка говорит: я их по чевертинке перед сном. Ааа, думаю, сейчас я их схаваю. И бурум — съела весь пузырек.
Я: А зачем же весь?
Умка: Да так. По молодости лет.
Я: И что?
Умка: А взяла гитарочку и пошла на кухню. Трень-брень и смотрю, у меня пальцы так съезжают на лад, на два. И я гитарочку так аккуратно поставила, чтоб не разбить и говорю: пошла-ка я прилягу. Ну и прилегла на полтора суток вперед. За все время моих похождений это был первый раз, когда я не позвонила маме.
* * *
Повезло, говорю, Аня, тебе. Да, подтверждает она, я тоже рада, что осталась жива.
Слушаю ее и думаю, что мне бы хотелось уберечь всех, кого я знаю, от такой науки и такого опыта, но раз было, значит — было.
Пока я отгоняю мрачные мысли, Аня, оказывается, уже минут пять мне что-то рассказывает и показывает, а я не слышу. Она машет обеими ладонями, прикладывает их к глазам и прыгает на кресле. Таким образом Умка изображает фотоаппарат «Зоркий», который у нее был когда-то. Фокус на этом «Зорком» наводился не автоматом и не путем смены мутности на резкость, а путем наложения двух изображений друг на друга, сошлось — фокус есть. Аня объясняет, что период, когда она сама с собой не сошлась, как в этом фотике, у нее был только один. Это когда она прекратила хипповать и ушла замуж на 7 лет. Не то что по любви, а скорее, может, из жалости. Причем в основном — из жалости к маме. И еще от усталости.
