А одногодок Бунина и его друг Александр Куприн, будущий писатель, после окончания юнкерского училища в 1890 году был услан в пехотный Днепровский полк, как пишет его дочь Ксения, «в самую глушь Юго-западного края — Проскуров. Жизнь захолустного городка он описал в своём “Поединке”. Чтобы вырваться из засасывающей трясины, подпоручик Куприн стал готовиться к экзаменам в Академию Генерального штаба». Рядом со Снесаревым могла сложиться военная судьба Куприна, поступи он в Академию. Но по пути в Петербург на Днепре, на барже-ресторане, он подрался с военным, который был бит им из-за нарушающих офицерский кодекс чести приставаний к девушке-официантке и после жалобы которого наш рыцарь, будущий автор «Олеси», «Колеса времени», «Юнкеров», не был допущен к экзаменам.
Куприн и сам пишет, как он страдал тоской по малой родине, когда судьба забросила его в нежеланные места: «Как нестерпимо были тяжелы первые дни и недели! Чужие люди, чужие нравы и обычаи, суровый, бледный, скучный быт… А главное — и это всего острее чувствовалось — дикий, ломаный язык, возмутительная смесь языков русского, малорусского, польского и молдавского». Куприн признаётся, что ночами после снов, где видениями вставали улицы и церкви Москвы, он просыпался от рыданий, столь густослёзных, что хоть подушку выжимай.
Тесть Снесарева яростно нападал на «Поединок» Куприна, обвиняя в какой-то мере автора, не увидевшего ничего хорошего в армейской среде, а более всего — местное командование за безрадостную картину, там изображённую, и объяснял всё отсутствием энергии и настоящего дела, близостью к безответственному Западу, зауряд-чиновниками, а не прирождёнными военными, отсутствием умного и верящего в своё дело командира. И ударял словами Скобелева: «Бездействие порождает упадок духа, пьянство, болезни; солдат и офицер должны быть заняты, поэтому, кроме постоянных учений, офицеры должны поощрять чтение и устройство игр, вести курс занятий и, в первую очередь, сами иметь дело». Ветеран рассказывал, как при движении русских в Среднюю Азию командование после взятия какой-нибудь обжитой туземной пяди тотчас же распоряжалось приступить к постройке русского города: жилых домов, присутственных мест и зданий, солдатских казарм, непременного горсада.
В Каменец-Подольске — монастырь Святой Троицы, церковь Святителя Николы, ещё тринадцатого века. И польский костёл, и турецкий минарет. На утёсе — старинная крепость.
«Старая крепость» — так называется трилогия уроженца Каменец-Подольска Владимира Беляева (1907–1990), по мотивам которой созданы два кинофильма о приключениях подростков приграничного городка в годы Гражданской войны. В своё время писатель известен был и памфлетами против украинских «самостийников» и католической церкви: говорящее, характерное название сборника публицистики — «Формула яда».
Когда Снесарев прибыл в Каменец-Подольск, Беляеву было три года, а когда уезжал — десять лет. А в год смерти Снесарева Беляев начал писать «Старую крепость». Писатель, наверное, мог бы написать о бесконечно долгом разорении здешнего края — о пылающей Подолии в Первой мировой войне, перешедшей в бог знает какую войну. (И тем не менее «Старая крепость» — в детстве одно из увлекательных прочтений.)
Каменец-Подольск понравился Снесареву. Он был поживописней и народом поболее, чем ненавистный Куприну Проскуров, который-то и находился в нескольких десятках вёрст. К слову сказать, когда в Проскурове недавний генштабист побывал в первый раз, он перечитал купринский «Поединок» и при всей своей любви к отечественной словесности вынужден был согласиться со своим тестем, во взгляде которого на армейскую службу было более цельной правды, нежели у Куприна. Не только художественной, как у писателя. Дело-служение спасает человека, а Ромашов, купринский герой, не смог воспринять жизнь как дело-служение. А раз так, не только люди и городок, но даже природа не могла его врачевать и даже не была ему мила. Места же хорошие. Кругом шли холмы и долины, и почва благодатная, тучная, и взрастали на ней виноградники — такие же, как на Дону, или иные, но в любом случае, глядя на них, Снесарев словно переносился на донскую родину.
Первые месяцы ушли на обустройство не столько своего гнезда, сколько дивизионного. Расквартированной в Каменец-Подольске 2-й Сводной казачьей дивизии не хватало казарм; для военных нужд снимались частные дома, обходилось это для гарнизона довольно дорого, и цены росли. По договорённости воинских властей с городским самоуправлением предполагалось возвести казарменный комплекс во второй половине 1911 года, но денег было выделено недостаточно, дело застопорилось, и худая обустроенность дивизии была головной болью начальника штаба до той поры, пока не началась война и стало не до благоустроенных казарм.
На первой же неделе Снесарев побывал на границе на реке Збруч.
Понравился городок и Евгении Васильевне, она, неотразимая, бывала на празднествах местной «знати». Правда, скоро всё это надоело, а через два года родилась Женечка, стало и вовсе не до спектаклей, всякого рода вечеров и празднеств. В доме всегда было много народу. Водились и четвероногие любимцы: собаки, лошади, кошки. Даже ворона. Даже многопудовая хрюшка, однажды вломившаяся в лавку и приволокшая оттуда мешок муки для многочисленного выводка поросят. Жили Снесаревы сначала на улице Московской, после пожара переехали на улицу Почтамтскую.
Начальники Сводной дивизии — генералы Авдеев и Родионов, позже робкий Жигалин, затем храбрый Павлов. Из офицеров наиболее приметные — подполковник Певнев, лихой наездник, не за горами крёстный отец единственной дочери Снесарева, замначальника штаба капитан Петровский да немного мешковатый, из терских казаков капитан Бобрышев, любимец старших сыновей, которые звали его Ваня Ванич. Его жена, крёстная снесаревскои дочери, натура художественная и образованная, любила принимать гостей в хорошо обустроенном доме. Разумеется, добрых знакомых у Снесарева было куда больше, он всех офицеров знал в лицо и пофамильно, да и среди неофицеров, среди горожан образовался немалый круг, где можно было побеседовать, отвлечься от дивизионных хлопот, отдохнуть.
В Сводной дивизии были казаки войск: Донского, Кубанского, Терского, Уральского. Учения и состязания особого рода: скачки с препятствиями, джигитовка, рубка лозы. Или преодоление оврагов, хворостяных барьеров — двухаршинных плетней, соломенных копён, рядов бочек, поваленных деревьев, так называемой мёртвой стенки. А состязания офицеров — на собственной лошади проскакать двадцать пять вёрст! Собиралось множество зрителей. Гостям предлагали завтрак в походном шатре. Раздавали призы.
