На выставки наших скульпторов и художников еще можно было свободно попадать. Совсем немного народу было на маленьких выставках Фалька и Фонвизина на Патриарших прудах. На выставке Эрзи — тесновато; какое-то время им очень увлекались. На Коненкове и Матвееве — посвободней. На том же Кузнецком впервые выставленные картины позднего Рериха с бесконечными Гималаями, завораживавшими многих; нужно было постоять в очереди, но недолго.
Большое количество людей привлекла и выставка чешского стекла в Манеже. Так естественно, что не избалованным красивыми вещами людям захотелось полюбоваться на и впрямь изумительные изделия из стекла и хрусталя, — ведь только Любови Орловой и другим персонам того же ранга удавалось в 30-е, 40-е, 50-е и прочие голодные десятилетия собирать коллекции цветного стекла, картин, бриллиантов и чего угодно, — это уже дело вкуса. Находились ведь и такие, которые в блокадном Ленинграде выменивали на хлебную корку мебель красного дерева и другие раритеты. Это не голословное утверждение; просто не хочется называть имена. (А может быть, все-таки стоит?)
Из промышленных выставок первой была английская, если не считать китайской, проходившей еще как отголосок «Москва — Пекин…» и «…Сталин и Мао…» и нашей сельскохозяйственной, второй после довоенной, на которую мы сдуру потащились. Понять не могу, с чего нам вздумалось поглазеть на эту монументальную, как и положено в тоталитарном государстве, потемкинскую деревню. Моей подруге, работавшей переводчицей в одном из павильонов, англичане преподнесли перед закрытием чайный сервиз и два четырехтомника Шекспира в роскошном издании. В следующую ночь павильон (киоск) был ограблен; унесли и подаренный сервиз, и один томик Шекспира из того футляра, что предназначался для меня, свой Ирина успела забрать домой. Оставалось только гадать, почему ворам потребовался только один том великого классика.
Спустя год или два мы с мамой побывали на такой же французской выставке. Интересовали нас в основном книги, поэтому по дороге к книжному павильону мы только краешком глаза взглянули на тонкие трикотажные кофточки — прообразы будущего головокружительного шествия джерси (прокатившегося по всей стране если не на бедрах и плечах, то в мечтах), нашедшего отклик в песне одного из прославленных бардов: «И вам джерси, и вам джерси…» (А.Галич). На нижнем этаже павильона были выставлены многочисленные монографии по искусству, всевозможные словари и другие роскошные издания, прибитые к столам и стендам, так как в первые же дни все они мгновенно исчезали со своих мест; в дальнейшем на выходе стали осматривать сумки и портфели. На втором этаже — беллетристика, большей частью в тонких обложках, не представлявшая материальной ценности,
прибивать ее не приходилось. Мама, к тому времени уже бредившая Сент-Экзюпери, увидев на полке его книги, обратилась к молодому человеку, распоряжавшемуся в зале, и спросила, не позволит ли он взять ей два томика любимого и переводимого ею писателя. Тот с обворожительной улыбкой и чисто французской галантностью, закрыв глаза руками, сказал, что ничего не видел и не слышал. Получив это неофициальное разрешение, мама унесла с собой «Цитадель» и «Военного летчика». Книги стояли во множестве экземпляров; делалось это, как потом стало известно, совершенно сознательно, — чтобы одарить всех желающих шедеврами французской литературы.
Венский балет летом на льду тоже был новинкой,
у нас тогда на искусственном льду не катались.
По экранам прошли первые неореалистические фильмы — «У стен Малапаги», «Рим в одиннадцать часов» и другие. Их считали вершиной кинематографии, смотрели по несколько раз. Любители мелодрамы больше всего восторгались «Мостом Ватерлоо». Что же говорить о том, когда спустя несколько лет вышли на экран «Ночи Кабирии», а потом «Земляничная поляна»! На кинофестивали рвались решительно все, но имели доступ туда лишь избранные, простым смертным удавалось проскочить разве что чудом раз в сто лет. Но после «8!/2» счастливчики, которым повезло, целый год говорили только об этом фильме. У меня даже заснято на пленку, как наши знакомые, неистово жестикулируя и не в силах усидеть на месте, обсуждают его на коктебельском пляже. Но в сущности, все эти избранные и не избранные ходили и смотрели (сначала на фестивали или еще куда-нибудь в столь же недоступные места вроде ЦДЛ или Дома кино, — даже «Иллюзион» оставался долгие годы запретным плодом), чтобы потом сказать: в общем-то, ничего особенного, а что замечательно, — так это — «Мужчина и женщина».
Фильм конечно красивый, с красивыми актерами, красивой музыкой, но и все. А та же Анук Эмэ разве сравнима с той, что у Феллини в «8 1/2»? Настоящее искусство по большей части воспринимается очень немногими. Никакой культпросвет тут не поможет, и «культура в массы» никуда не приведет. И <<природа в массы» — к кострам с гитарой (хорошо, если с гитарой, а то с транзисторами и магнитофонами) и водкой, и приобретением собак неслыханных и невиданных пород, а заодно крокодилов и удавов. И трещат в лесах под ногами полиэтиленовые бутылки, стаканы, пакеты.
Почти одновременно с итальянскими картинами у нас показали первые французские комедии — «Фан- фан-Тюльпан» и «Жюльету», и сразу же прекрасный иол распался на два лагеря: почитательниц Жерара Филиппа и Жана Маре. Точно так же, я тогда еще училась в школе, все девочки делились на любительниц Кадочникова и Дружникова. Две моих приятельницы, познакомившись на первом курсе с молодыми людьми, на которых сначала поглядывали снизу вверх, пришли в полное замешательство, когда те предложили им заполнить шуточную анкету, не зная, как ответить на вопрос: «Кого вы предпочитаете, — Дружникова или Кадочникова?» — так, чтобы не показаться недостаточно интеллигентными.
Позднее такое же разделение слабого пола произошло при одновременном появлении Баталова и Смоктуновского.
Из театров первой ласточкой из-за железного занавеса явилась «Комеди Франсез», с Мольером и корне- левским «Сидом». Изысканность костюмов и декораций, знаменитая и специфическая манера декламации, особенно в «Сиде», приводили в восторг. Но по-настоящему игрой и постановкой поразил и всем запомнился бруковский «Гамлет» с Полом Скофилдом и, пожалуй, еще больше неподражаемый Гамлет — Редгрейв в классической трактовке шекспировского театра. Когда же появился наш кино-Гамлет, которого взахлеб обсуждали все и которого не спасли ни текст Пастернака, ни музыка Шостаковича, ни в общем-то неплохая игра Смоктуновского («Он, конечно, Гамлет, но не принц». — сказала про него мама, повидавшая многих Гамлетов, начиная с М.Чехова) — это не шло ни в какое сравнение с английскими. И как прикажете понимать: Гамлет, по пьесе Шекспира? Вариации режиссера на тему Гамлета? Лоренс Оливье, тоже делала кино-Генрихов, но не по пьесам Шекспира, а Шекспира. А уж когда в 64-м Питер Брук привез «Короля Лира» снова со Скофилдом и изумительной Корделией, память об этой неслыханной, ни с чем не сравнимой театральной постановке осталась на всю жизнь, я думаю, не у меня одной.
