Трясущимися руками отрезала прядь волос и вышла на улицу. Ветер перегоняет сугробы, слезы мешают видеть тропку, но стало легче. Пошла писать письмо. Ира пришла в 4 часа ночи, хмурит брови. «Умер Кузнецов», — сказала она просто. Умер!.. Я не поняла. Это невыносимо! А кто дает наркоз? Лобзова! Мы стараемся, ухаживаем, привыкаем, как к родным, а они умирают. Ира ушла, а я села на пустую кровать и уснула. Утром по-весеннему ярко светит солнце. Днем с крыш звонко капают капли, а к вечеру намерзают длинные хрустальные сосульки. Эвакуируем большую партию раненых, прибираем в домиках.
15 января 44-го года. Холодина с ветром. Опять наступление. Поступают раненые и больные, и с обморожением. Целых домиков больше нет, остальные уже полны ранеными. Ставим срочно палатки. Легкораненые сколачивают нары. Где-то находят доски, калитки, заборы. Вот поставлена печурка. Назначается дежурный, чтобы поддерживать тепло и днем и ночью. Где-то доставая дрова, греет чай, поит раненых, сушит шинели и сапоги. Заботятся, как о родных. Под утро в отделении у соседей задремал санитар. Пригрелся раненой ногой у печурки. А ветер поднялся сильный, видно, завернуло край палатки, вспыхнула она. Еле успели вытащить всех, только трое тяжелораненых обожглись. Ночью спать приходится чутко, часто вставать и смотреть, все ли в порядке. Бегом в темноте, с одного конца деревни до другого.
Утром прибыли еще раненые. Размещаем по домикам. Петраков ранен в пищевод, не глотает. Доктор Субботина поставила диагноз: симуляция, глухота… Назначила поставить питательную клизму. С большим трудом в разрушенной, разграбленной деревне достали три яйца и молока, добавили сахару, масла и крови, присланной из Москвы с просроченной датой. Размешала, попробовала. Посмотрел он и говорит: «Не хочу!» И понес разными фразами сыпать. Подошел ко мне раненый и говорит тихо: «Осторожно, сестра! Он какой-то сумасшедший!» «Нет! Я не сумасшедший!» — закричал Петраков. Значит, доктор права — слух хороший, машинально отметила я. Крикнула санитарам: «Буду назначение врача выполнять, держите его!» Тут Петраков вырвал руку и говорит: «Дайте! Я все сам выпью!» И полтора литра выпил сам. Раненый опять шепчет мне: «Возьмите у него бритву и нож!» Бритвы санитар отобрал, а нож Петраков выхватил из кармана и ну размахивать им, наступая на всех. Санитары отобрали нож. Только опустили руки, а он от печки схватил топор, машет им над головой, всех разогнал. Молоденький раненый Руденя даже голоса лишился. Санитары вырвали топор. Петраков успокоился. Доктор велела перевести его в 14-й дом с новым диагнозом: шизофрения, обостренная контузией. Санитар, раненный в руку и плечо, зашиб раны в этой переделке. Подбинтовываю, успокаиваю. «Нет, сестра! Работа ваша наитруднейшая, я и не предполагал такого. Убить ведь мог». До эвакуации Петраков вел себя хорошо.
В феврале 44-го основная часть партизанского полка во главе Н.И.Френкелем в районе деревень Хойна и Перебитая Гора вывела воинов 354-й, 60-й, 37-й стрелковых дивизий, ранее попавших в окружение. Переходили с боем линию фронта. Всю ночь фашисты беспокоили наших раненых и персонал. Наступления на данном участке не предполагалось в настоящий момент. А 18 февраля полковника Френкеля Наума Исааковича привез адъютант Зассе Н.М. в мое отделение с обморожением пальцев рук и ног, с сильными отеками и посинением. А у Ивана Алексеевича Чумакова кроме простуды еще и часотка. С ней мы быстро справились. Мест нет свободных. Пришлось поставить маленькую палатку на краю села, где их и поселили. Остальных бойцов-партизан расселили по другим отделениям, ходячих и легкораненых. Ежедневные ванны, мази, усиленное питание, массаж и уход улучшили состояние здоровья наших подопечных. А 5 марта по запросу политотдела отвезла полковника Френкеля Н.И. в Коситово. Через день приказали приехать и перебинтовать ноги. Приезжала, делала массаж. 9 марта при перевязке Наум Исаакович беседует со мной и Асей Максимовой. Стопы ног отечны. Перевязав, доложила дежурному. Встретили корреспондента ТАСС Бирюкова Владимира из Москвы. Утром увезли доктора Звереву Людмилу, а приехала она 1 апреля. 10 марта неожиданно увидала Толю Вайнера. На велосипеде привез письма. Он у нас лежал в госпитале. Работы много. Поздно ночью еле передвигаю ноги. Дойти бы до палатки да спать. Громко чирикнула испуганная пташка над головой. Огромная луна хорошо освещает дорогу. Сколько звезд на небе? А ветерок теплый — снег тает. Как хорошо!
А утром пришел раненый Виктор Быкадоров. Он уже по третьему крещению. Два раза лежал в нашем госпитале, по выздоровлении уходил в свою часть. Как всегда, чуть отдохнув, он помогает персоналу, раненым. При штабе — художником, агитатором, артистом в художественной самодеятельности. Высокий, видный. Скоро раненых эвакуировали. Легкораненые пошли в часть.
В марте наш госпиталь переехал в деревню Холодники. Поселили нас в разбитой хате. Холод, дров нет, клопы огромные, падают прямо с потолка на людей. Продовольствие не привезли. Кусочек селедки и сухарик на сутки. Выйдешь из дома — на поле трупы, мины, дзоты. Кругом раскидано тряпье, скарб. Снег кое-где стаял под лучами мартовского солнца, и земля-кормилица черными плешинами парит, дышит, впитывает со снегом чернеющую кровь. Трупы не убирают из-за мин. Ждут минеров. Вон лежит красноармеец, широко раскинув руки. Обнял родную землю, он ее не отдаст. Трупы немцев: торчат черными кочками, скрючившись от голода и холода. Минеры рвут мины. Иногда ночью вздрагивает земля — мины рвутся сами. В деревнях тиф. Приказано возглавить бригаду по выявлению и борьбе с тифом. С раннего утра уходим в разбитые сожженные деревни. Валя Ханина и я идем по одной стороне деревни, а Шура Евдокимова, Маруся Ханина, а иногда и Надя Сергеева, медсестры госпиталя, по другой стороне. Заходим в развалины, ищем землянки, погреба сожженных домов, ямы, где скрываются жители. Каких только нет болезней! При обнаружении тифа отправляем в больницу, а вещи и белье дезинфицируем. Первое время население старалось скрыть заболевших. Немцы расстреливали всех больных. Увозили и не привозили — так позже объяснили нам жители. Первых 9 больных тифом отправили насильно. В последующие дни от нас больных прятали по оврагам и воронкам от авиабомб. Мы волновались, проводили разъяснительную работу, но ничего не помогало. Но вот нас встретили с радостью, даже испугали. Оказалось, вернулась из больницы одна из девяти отправленных. Рассказала, что все живы и скоро придут сами. Что их мыли, лечили, кормили, поили, давали лекарства. Ухаживали сестры и нянечки, все бесплатно. Работать стало легко, молва распространилась быстро. Это лучшая агитация — в деле. Болезни начали отступать. А в деревнях, разграбленных и сожженных, нет еды. Истощенные и больные люди умирают. Попадали и не русские, их старались не показывать. Только часотка и вши еще донимают народ. Вначале боялись обрабатывать голову бензином, позже просили обработку сами. В любую погоду, в холод, в дождь, слякоть, когда ветер валит с ног, сапоги увязают по верх в жиже, нестерпимо хочется есть.
