– Короче, – продолжал Коба, – нам нужно уже сейчас начать чистить страну от «пятой колонны». В этой связи предлагаю безотлагательно решить проблему товарища Михоэлса. Товарищ Михоэлс – замечательный актер Еврейского театра. – (Это была его манера: он всегда начинал с хорошего, заканчивая страшным выводом. И чем больше было хорошего, тем страшнее бывал вывод.) – Конечно, не хотелось бы терять такого знаменитого среди мирового жидовства человека. Но мы так много и бездумно его хвалили, что захвалили. К тому же к нам приедет посол государства Израиль. Товарищ Михоэлс, как глава еврейского Антифашистского комитета, начнет с послом постоянные нежные контакты. Потом хлопот не оберешься. Если мы решим вопрос с товарищем Михоэлсом сейчас, то наша нынешняя позиция в вопросе образования государства Израиль заранее снимет все подозрения. Надо спешить, – Он посмотрел на меня. – Не так ли, товарищ Фудзи? Я поручаю тебе это дело, – он опасно усмехнулся. – По-моему, ты не рад доверию партии?
– Нет, почему же, Коба…
– И я думаю – почему же? Какие у тебя соображения против?
– Я должен…
– Уезжать в Прагу. Но дело не займет много времени. Так что поможешь по-товарищески Абакумову, он у нас назначен не так давно… или не поможешь?
Я сказал:
– Помогу.
Он обожал делать меня убийцей.
Человек, избежав опасности, забывает свои обещания Богу. В это время я перестал молиться. Я вернулся к прежнему себе.
Чувствовал я себя ужасно. Все чаще вспоминал того… на вокзале в Санта-Фе… его остановившиеся глаза.
Однажды приснилась парочка – князь Д. и его жена…
И в тот день, обедая, мне впервые померещилась… кровь на скатерти. Теперь Михоэлс… Но что я мог? Только одно – избавить этого несчастного от лишних страданий… Избавить?
Я где-то читал воспоминания палача. Он объяснял, какие палачи гуманные люди, как они стараются на плахе избавить свою жертву от лишних мучений. Помню, палач приводил такой пример. Сжигая осужденного на костре, они придумали милосердную хитрость: багор с острым концом, служивший для перемешивания соломы в костре, ставили против сердца осужденного. И при разжигании костра багор точнехонько падал – убивал приговоренного до начала огненных мук. Так они поступили с Жанной Д’Арк. Правда, при этом они ее все-таки сожгли, эти милосердные палачи!
Вот и я… Но, повторяю, что я мог? Отказаться? Это означало – вернуться туда… И опять – бедствия несчастной семьи!
Вечером меня привезли в кабинет Абакумова. Здесь уже сидел глава белорусской госбезопасности Цанава (однофамилец или дальний родственник моего друга боевика Цанавы).
Абакумов изложил план:
– Михоэлс должен будет приехать в Белоруссию, в Минск. Отбирать спектакли для выдвижения их на Сталинскую премию. Михоэлс, надеюсь, любитель дам. Так что, как всегда, в деле участвует красотка. У товарища Берии оказалась подходящая кандидатура, и мы уже переправили ее в Минск. Я ее видел, на нее невозможно не упасть. Наш сексот – театровед, который приедет вместе с Михоэлсом отбирать спектакли, представит ее Михоэлсу на правах старого знакомого. После спектакля она пригласит их к себе на дачу… Михоэлса привезут на территорию загородного дома товарища Цанавы в Степянке (это под Минском). Там его ликвидируют. После чего вывезут труп на малолюдную улицу недалеко от гостиницы, положат на дороге. Там будет произведен на него наезд грузовика… Несчастный случай – так объявят в прессе. Естественно, следует за собой «подмести» (то есть убрать театроведа и ее, исполняющую секретное дело). Он обратился ко мне: – Вы можете что-нибудь добавить?
– Только никаких зверств. Когда Михоэлс будет выходить из машины, выстрел в затылок – и все. Тело будет выставлено для прощания в Еврейском театре. Его лицо должно быть чистым, никаких следов насилия. Теперь о непосредственных участниках операции… Насчет «подмести» – необходимо обсудить с Лаврентием Павловичем. Эта девушка – его сотрудник.
– Это распоряжение главы правительства, оно не обсуждается, – жестко прервал Абакумов.
Тотчас после совещания я позвонил Берии. Он засмеялся:
– Зацепила тебя крепко. Не бойся. Она останется живой. Наебешься вдоволь.
Операция в ноябре была отложена. Оказалось, Михоэлс заболел.
Но Даша из Минска не вернулась. Я не выдержал, позвонил Берии.
– Не ты один, Цанава на нее запал. Не отпускает, – он явно наслаждался моим мучением. – Не боись, отобьем. Операция назначена на январь. После тотчас верну ее в Москву.
Михоэлс выехал в Минск на старый Новый год.
Я прилетел туда на следующий день. Вместе со мной – первый заместитель Абакумова генерал О-в. Он руководил операцией.
Я сидел в гостинице. Видел в окно, как они все садились в «Победу» – ехать на дачу. Первой садилась она. Она была без шапки, и в свете фонаря снег падал на золотистые волосы. Михоэлс помог ей сесть в машину, закрыл дверцу. От усердия он наклонился, шапка слетела с головы, сверкнула его лысина. Наконец забрались в автомобиль он и театровед. Тронулись.
Через сорок минут позвонил Цанава и сообщил: они приехали.
О-в тотчас связался с Абакумовым:
– Объект на месте. Наши действия прежние?
Тот сказал:
– Обожди у телефона.
– Докладывает, – шепнул мне О-в. Через минуту он услышал ответ Абакумова:
– Действуйте, как условились, и доложите.
О-в положил трубку и перезвонил Цанаве. Цанава позвонил через двадцать минут. Сообщил кратко:
– Состоялось.
Михоэлса и театроведа убили выстрелами сзади. Потом отвезли трупы поближе к гостинице. И там участник боевой группы совершил наезд на грузовике. Самое жуткое – Михоэлс был еще жив. Видно, спешили, не проверили. Как рассказал совершавший наезд, «шевелился на дороге, будто раздавленный таракан».
По Москве пустили слух: Михоэлс с другом театроведом «набрались» и попали под грузовик.
Похороны Михоэлса прошли торжественно.
Коба наградил орденами всех исполнителей, включая Цанаву.
Но ее имени не было среди награжденных.
Я вернулся в Москву и первым делом отправился в Особняк. Там ее не нашел. Позвонил Берии. Он сказал:
– Говнюк Цанава опять ее не отпускает! Добьем гада, обещаю, – и засмеялся.
– А почему ее не наградили?
– Спроси чего-нибудь попроще. Ты же знаешь: оне не любят баб.
Через два дня сам позвонил:
– Ну вот, прилетела! Завтра будет в Особняке. Сегодня ее вызвали.
Я не спрашивал, куда и кто, мне было все равно. Главное – я ее увижу.
Наступило завтра.
В Особняке опять ее не было. Ее комната – открыта, запах ее духов. Чисто прибрано. Это означало: она находилась здесь и куда-то вышла.
