Время бежало, мы все еще планировали свое будущее, когда поезд прибыл в Травемюнде. Там мы пересели на паром, который должен был перевезти нас в Швецию — белый голубь на пути в рай. Я сидела на палубе, смотрела на море и не хотела уходить. Но это не разрешалось.
Надо было спуститься вниз и отдыхать. Нам дали позавтракать и предоставили кровати, застланные бумажными простынями. Улегшись в такую шуршащую постель, я испытала странное ощущение: как будто я — дорогая шоколадка. Будет ли жизнь и дальше такой же? Будут ли со мной и в дальнейшем обращаться, как с дорогой вещью, завернутой в целлофан?
9 июля 1945 года.
Мы высадились в Швеции.
Где это было — в Истаде или в Мальмё? Должно быть в Мальмё. Я помню только, что когда мы высадились, нас встретили женщины в униформах — после я узнала, что это были представительницы WAAC, которые предложили нам горячий шоколад. С тех пор горячий шоколад для меня навсегда связан с Швецией. Все были доброжелательны, заботливы и внимательны к нашим физическим потребностям. Но нам хотелось еще любви и нежности. Конечно, и эти запросы будут удовлетворены в скором будущем.
Больных отправили в санаторий, а нас, здоровых, разместили в школе, где мы должны были пробыть шесть недель в карантине.
У каждой из нас была кровать и туалетный столик. Мы расположились в больших, светлых классных комнатах.
Первые несколько дней мы только ели и спали. Мы ели, ели, а в промежутках говорили о еде. Большинство из нас таскали еду из столовой и прятали, на случай если опять проголодаемся. Вскоре от наших кроватей запахло испорченной пищей, и нам запретили выносить еду из столовой. Но этот запрет нарушался. Тогда нам выдали карманные деньги и взяли с нас обещание, что если нам понадобится еда, мы будем покупать ее в киоске. Большую часть этих денег мы тратили на покупку белого хлеба. Прошло много времени, прежде чем мы убедились, что еды вполне достаточно, и перестали прятать куски под подушками. Но некоторые так никогда и не избавились от этой привычки.
Мы находились в изоляции, пока выяснялось, не заражены ли мы чем-нибудь. Любопытные жители Мальмё толпились у школьной ограды и глазели на нас, как будто мы прибыли с Марса. Их лица выражали сострадание и недоверие. Мы были благодарны за каждое адресованное нам слово, за любое выражение внимания. Нам не разрешалось подходить к ограде из опасения, что бактерии могут распространиться за ее пределы, но любопытные горожане приходили ежедневно. В конце концов мы перестали считаться с запретом. Здесь собирались люди, которые думали о нас. Завязалась дружба. Они передавали нам адреса и брали с нас обещание, что мы навестим их, как только кончится карантин.
Через несколько недель мы настолько окрепли, что заявили протест против того, что нас не выпускают за ограду. Мы вновь чувствовали себя узниками. Администрация старалась нас успокоить, что карантин для нашей же пользы и что нас ограждают от слишком любопытных людей. Нам было трудно примириться с этим. Мы так долго находились в изоляции и жаждали свободы. Мои товарищи обнаружили, что можно легко пролезть под оградой, и начали выходить на прогулки в город и посещать друзей.
Две сестры, шведки Ингрид и Барбо, стали приходить к ограде, чтобы поговорить с Ливи и со мною на общем для нас немецком языке. Они были одного с нами возраста, и мы скоро подружились. Нам хотелось узнать подробнее об их семье. Однажды Ингрид спросила, не хочу ли я навестить их, как только это будет дозволено. Я сказала, что хочу сейчас же, и не дав ей опомниться, пролезла под забором.
Очутившись на улице, я огляделась. Сделала несколько неуверенных шагов, обернулась и увидела, что я одна. Оглянулась еще несколько раз. Трудно было поверить, что меня не сопровождает эсэсовец с ружьем, что не последует окрик и никто не прикажет мне остановиться. В этот момент я наконец поняла, что свободна и Что это означает. Меня больше не охраняют солдаты и не унижают. Больше никогда никто не будет распоряжаться моей жизнью. Меня больше не будут преследовать за то, что я еврейка. Это никогда не повторится. Весь мир получил урок. И он будет усвоен.
Я пошла увереннее, почти вприпрыжку бежала за Игрид. Мы шли по направлению к окраине Мальмё, мимо веселых вилл и цветущих садов. Куст сирени свесился через забор, и я сорвала веточку. Ингрид посмотрела на меня с неодобрением и предупредила по-немецки: в Швеции так не принято.
Мы подошли к желтому дому, где нас встретили родители Ингрид, чета среднего возраста, напоминавшая моих родителей. Ингрид представила меня, и ее мать пригласила меня в гостиную. Она угостила меня горячим шоколадом и сэндвичами. Мы разговорились. Но когда она узнала, что я ушла к ним без разрешения, ее сердечный тон сменился холодным и тревожным. Мне опять напомнили о том, что в Швеции так себя не ведут. Мне дали понять, что если я хочу остаться в этой стране, то должна уважать ее законы. Но любопытство взяло верх над недоверием и, поскольку я уже была здесь, меня стали расспрашивать о том, что мне пришлось пережить.
С чего начать? Освенцим? Поймут ли они?
— Я еврейка.
— Но почему вас отправили в концлагерь? Вы, должно быть как-то провинились?
Что ответить на это? Что мы ничего не сделали? Что поэтому мы попали в заключение? Если бы мы что-нибудь совершили, нас бы расстреляли. Надеясь избежать такой участи, мы выполняли то, что от нас требовали. Поколение за поколением нас учили слушаться и покоряться. Нам твердили: отец знает лучше; если ребенок непослушен, его наказывают; если он придерживается правил, то ничего плохого с ним не случится; если соседи недоброжелательны, то всегда есть отец, который защитит. И в новой ситуации надо придерживаться старых правил. Только немногие могут себе представить какую-то неожиданную ситуацию. И этим немногим никто не верит.
Со смешанными чувствами я выпила шоколад и попросила Ингрид проводить меня обратно в школу, где мы жили.
Август 1945 года
Прекрасный летний день в Стокгольме. Полуденное солнце, отраженное в водах озера Маларен, слепит прохожих, пыхтящие велосипедисты вытирают пот со лба. Кажется, что пешеходы никуда не спешат. Слышны только слабые звонки ползущих трамваев. Не видно автомобилей.
Я стою на мосту, облокотившись на перила. Худая девушка с копной волос и голодным взглядом. На мне зеленое платье, которое я сшила из старой занавески по моде начала сороковых годов. Оно немного выше колен. Я себя чувствую в нем очень нарядной и надеюсь, что никто не смотрит на мои ноги. Мне немного стыдно за свои черные ботинки на шнурках и короткие белые носки. Красивее было бы в шелковых чулках и кожаных туфлях.
