была чрезвычайно велика, и оно отдало приказ 15‑й и 3‑й армиям на всем фронте встретить наступление противника решительным контрударом и отбросить его за реку Вкра; 4‑й армии, оставив заслон в торнском направлении, всеми своими силами атаковать перешедшего в наступление противника во фланг и тыл в новогеоргиевском (модлинском. –
Б.С.) направлении из района Рационж – Дробин». Казалось, гибель 5‑й армии противника являлась неминуемой, и уничтожение ее «повлекло бы самые решительные последствия в дальнейшем ходе всех наших операций». Но прекраснодушные мечтания командзапа опять, как уже не раз бывало в его боевой практике, разбились о всемогущее «вдруг». Тухачевский так объяснил постигшую его неудачу: «…Полякам повезло. Наша 4‑я армия, где новый командарм (в начале августа, за несколько дней до последнего наступления на Варшаву, Е.Н. Сергеева сменил начальник штаба А.Д. Шуваев. –
Б.С.) потерял связь со Штабом фронта, не отдавала себе ясного отчета в складывающейся обстановке. Не получая приказов фронта, она выставила в районе Рационж – Дробин какой-то бесформенный полузаслон и разбросала свои главные силы на участке Влоцлавск – Плоцк. 5‑я армия противника оказалась спасенной и, совершенно безнаказанно, имея на фланге и в тылу у себя нашу мощную армию из четырех стрелковых и двух кавалерийских дивизий, продолжала наступление против 3‑й и 15‑й армий».
В свете последующих событий радость Тухачевского остается совершеннейшей загадкой. Ведь даже не потеряй 4‑я армия связи со штабом фронта и разбей 5‑ю польскую армию, на исход сражения это могло повлиять только в худшую для красных сторону. Во-первых, даже в этом случае войска Сикорского вряд ли удалось бы полностью уничтожить. У него было четыре с половиной пехотных дивизии и до двух дивизий кавалерии – силы, практически равные силам 4‑й армии, к тому же находящиеся в лучших условиях с точки зрения снабжения и превосходившие противника в моральном отношении, вопреки утверждению Тухачевского. Во-вторых, и это главное, задуманный контрудар против 5‑й польской армии, осуществись он в полном объеме, еще дальше увел бы основную массу войск Западного фронта на северо-запад и только уменьшил бы их шансы на спасение после успеха контрнаступления польского Среднего фронта.
Да и само наступление к Данцигскому коридору в действительности не имело столь решающего значения, которое придавал ему Тухачевский. Перерыв снабжения через Данциг на несколько дней в тот момент уже не мог повлиять на успех польского контрнаступления. Кстати сказать, наиболее важный для Среднего фронта транспорт, ликвидировавший острую нужду в стрелковых боеприпасах, поступил еще 12 августа вовсе не через Данциг, а через Румынию. П.М. Давыдов приводит разговор по прямому проводу Г.Д. Гая с Д.А. Шуваевым в ночь с 15 на 16 августа по поводу вторжения в Данцигский коридор: «Один полк вы приказали выделить в распоряжение начальника 12‑й дивизии для взятия Страсбурга. Я не понимаю, для чего нам так срочно понадобился этот город? Еще один полк дивизии Томина по вашему же приказанию пытается прорваться в местечко Любич под городом Торн. Зачем, кому это нужно?.. Надо принимать решения с учетом конкретной обстановки… Остальные части корпуса сконцентрированы по вашему требованию в двух отдаленных друг от друга местах для форсирования Вислы в районе городов Нешава и Влоцлавск. Разве можно при таком распыленном состоянии войск добиться успеха, ожидаемого от нас Тухачевским?»
Фактически мощный удар на севере, на который рассчитывал командующий Западным фронтом, наносился не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами и решающего успеха не принес.
Наступление польской ударной группы с рубежа реки Вепш, начавшееся 16 августа, пришлось по слабой Мозырской группе и 58‑й дивизии 12‑й армии. Для Тухачевского оно стало неожиданностью. Правда, в последние дни, рассуждая логически, он не исключал атаки поляков против левого фланга фронта и потому настойчиво добивался передачи в свое подчинение Конармии и 14 августа переориентировал 16‑ю армию на переправу через Вислу южнее Варшавы, потребовав одну дивизию выделить во фронтовой резерв. Но было поздно.
Мозырская группа и 58‑я дивизия были разгромлены в первый же день польского контрудара. Такая же участь постигла выделенную во фронтовой резерв 8‑ю дивизию 16‑й армии. Как отмечает Боркевич, «вечером 16 августа Мозырская группа в действительности перестала существовать как оперативная единица». Разгром произошел так быстро, что части группы и ее штаб не успели информировать о начавшемся польском наступлении ни штаб 16‑й армии, ни штаб Западного фронта. Тухачевский только 17‑го утром узнал о происшедшем. Он отдал приказ своим северным армиям начать отход, чтобы избежать ловушки. 16‑я армия и Мозырская группа (что ее уже фактически не существует, командующий еще не знал) должны были задержать польскую контратакующую группировку, которую планировалось сокрушить ударом на Люблин Первой конной и 12‑й армии. Тухачевский подозревал, что «отсутствие средств связи и бестолковые путешествия 4‑й армии по Данцигскому коридору, по-видимому, не позволили получить командарму 4‑й отданного приказа вовремя». В действительности, по свидетельству Давыдова, командарм Шуваев директиву об отходе на юго-восток получил. Но собрать в короткий срок разбросанные далеко друг от друга дивизии и бригады было невозможно. Поэтому Шуваев, не представляя всей серьезности обстановки на левом крыле фронта, решил действовать как пьяница из анекдота, ищущий ключи не там, где потерял, а под фонарем, где светло. Командарм-4 приказал своим войскам и кавкорпусу Гая продолжать операции по форсированию Вислы, утратившие к тому времени всякий смысл.
Оказавшиеся в неприятельском тылу части Западного фронта утратили всякую боеспособность. В ночь с 19 на 20 августа из занятого тремя днями ранее Седлеца Пилсудский писал военному министру генералу Соснковскому: «То, что здесь творится, трудно себе даже представить. Ни по одной дороге нельзя проехать спокойно – столько здесь шляется по окрестностям разбитых и рассеянных, но также и организованных отрядов с пушками и пулеметами. Пока что с ними справляется местное население и тыловые органы различных наших дивизий, которые, однако, должны идти дальше, за своими дивизиями; после их ухода остается такая ужасающая пустота, что если бы не вооружившиеся крестьяне, то завтра или послезавтра окрестности Седлеца, наверное, были бы во власти разбитых и рассеянных нами большевиков, а я бы с отрядами вооруженных жителей сидел бы в укрепленных городах». Войска, с которыми без труда могут справиться вооруженные крестьяне, – это уже нечто больше похожее на толпу с оружием, а не на регулярную армию. Тухачевский в одночасье лишился большей части подчиненных ему дивизий, да и на оставшиеся положиться было нельзя. Он пережил одно из тяжелейших потрясений в своей жизни, сравнимое только с германским пленом. По сути, Тухачевский опять оказался в плену, в плену обстоятельств – отрезанный от войск, бессильный что-либо изменить
