удаленную, работать на себя. К сожалению, это получается не у всех.
Обычно истории, связанные с самоповреждением, очень личные. Для многих, но не для меня. Я спокойно говорю на эту тему, когда заходит речь.
Почему-то даже мои близкие друзья могут писать: «Мне так стыдно об этом говорить, но я хочу себя порезать». На мой вопрос: «Почему стыдно?» – они отвечают: «Потому что это стыдно».
Так вот, ничего, что связано с заболеванием, не стыдно. Это симптом. Проявление, которое иногда ты не в силах контролировать.
Аутоагрессия уходила из моей жизни на два года, но почему-то вернулась вновь. Она проявляется в моменты истерик, и я пытаюсь прилагать все усилия, чтобы не нанести себе слишком много вреда. Получается с переменным успехом.
Безусловно, эту проблему стоит прорабатывать с психологом индивидуально. Важно помнить, что это неромантично, это не делает тебя «особенным» или «загадочным», селфхарм не приносит ничего продуктивного в твою жизнь.
Первые порезы лезвием или бритвой я начала оставлять на руках, когда мне было тринадцать. Сейчас я даже не могу вспомнить конкретных причин, которые так беспокоили меня в ту пору.
Наверняка многие люди моего поколения вспомнят, что в 2012–2014 годах была мода на анорексию. Это звучит как-то дико, но это было так. Если никаких групп пресловутого «Синего кита» я никогда не встречала, то групп, посвященных теме анорексии, было много. Естественно, там не было никакого «зомбирования» и «внушения», направленных на затягивание молодых умов в секту, как любят говорить сейчас про разные вещи. Были просто посты, одобряющие болезненную худобу, голодания, жесткие диеты, а идеалом красоты были модели типа «героиновый шик». И по какой-то причине мне нравилось это. Многие не обладают критическим мышлением в тринадцать лет и увлекаются чем-то, что не повлияет на них благотворно. Я увлеклась диетами. Тот период не принес мне проблем с физическим здоровьем, так как у меня никогда не хватало силы воли на долгую голодовку. Но, возможно, усугубил проблемы с ментальным здоровьем, которые проявились в будущем. Хотя, скорее всего, это уже были первые проявления того, что со мной что-то не так.
Я в очередной раз пыталась начать голодать или сидеть на питьевой диете, где-то на третий день я позволяла себе съесть что-то, затем я «наказывала» себя порезом бритвой за съеденный бутерброд. Такая система наказаний пропагандировалась теми сообществами, а также порезы считались чем-то красивым. У меня была подруга в школе, которая тоже была подвержена влиянию подобных сообществ, и на школьном обеде мы играли в «монеточку», разбивая друг другу костяшки пальцев. Опять же, это считалось красивым.
Мне нравится, что сейчас в подростковой среде нет похожих течений. Сейчас пропагандируется бодипозитив, феминизм, толерантность, и это здорово.
Спустя время самоповреждения стали способом справляться с душевной болью. Я не могу вспомнить, были ли тогда какие-то внешние причины чувствовать себя плохо или плохо мне было «просто так». Я до сих пор не знаю, как называются те состояния, в которых я оказывалась в подростковые годы. Каждый вечер мне становилось тревожно. Тревога не имела причины, мне лишь казалось, что что-то обжигающе холодное дрожит в моей грудной клетке, и я не могла избавиться от этого ощущения. Это продолжалось ежедневно на протяжении нескольких месяцев, затем пропадало на пару недель и появлялось снова. Я не знала, что можно сделать с этим и куда обратиться. Да я и не понимала, что я чувствую. Порой на ощущение тревоги накладывалось ощущение беспросветной тоски, и я начинала плакать. Редко эти эмоции имели внешнюю причину, а если причина и была, то точно не такая весомая, чтобы проявлялись такие реакции. Но чаще всего они возникали без причины вовсе. Я не могла себя отвлечь чем-то, не могла делать уроки или смотреть кино, я могла только чувствовать боль и думать о боли. В эти моменты я начала прибегать к селфхарму. Это помогало мне успокоиться. Внимание рассеивалось между душевной и физической болью. Чаще всего слезы прекращали литься, и я засыпала с окровавленными руками. А когда просыпалась, мир уже не казался таким плохим. На какое-то время все приходило в норму. На день или на неделю.
Я поняла, что желание расплакаться может настигать меня в любой момент, в любой обстановке, а не только дома. Я купила набор канцелярских лезвий и всегда носила хотя бы одно с собой, на случай, если мне нужно будет оставить порез на руке в школьном туалете.
Конечно, когда я вспоминаю это, мне становится странно оттого, что это было со мной, что это было нормой моей жизни. Я тщательно скрывала раны от мамы, а если она задавала вопросы, то придумывала какие-то нелепые оправдания. Мне странно, потому что у меня всегда были доверительные отношения с мамой. Но отчего-то я не могла рассказать ей, что я чувствую. Наверное, мне мешало чувство стыда, которое мои друзья могут испытывать до сих пор.
В семнадцать лет все это прекратилось. Я училась в одиннадцатом классе, собиралась переехать в Питер, у меня было много друзей, я ездила в разные города на концерты любимой группы, жила в палатках на рок-фестивалях. Не помню, чтобы меня что-то волновало. Я была довольна тем, как складывается моя жизнь. Но, видимо, это было затишье перед бурей.
Наступил первый депрессивный эпизод. Мир казался мне чужим, а я чувствовала себя неправильной для мира. Я смотрела на людей и не понимала, почему им «хорошо», а мне «плохо». Поэтому у меня появилась идея о том, что проявлений моей аутоагрессии не должно быть видно, или же следы должны быстро исчезать, не оставаться на всю жизнь, как шрамы. Снова появилась душевная боль, избавиться от которой я могла, только переводя ее в физическую.
Когда была зима, я стояла босиком в сугробе, пока не становилось совсем невыносимо. Я била себя ладонями по щекам, пока и то и другое не начинало гореть. Я била себя скакалкой по ногам и животу. Я билась головой о стену. Впивалась ногтями в шею и душила себя собственной рукой. Закусывала щеки до крови или кусала предплечья. Пыталась выдрать волосы. Щипала себя, оставляя синяки. Ощущение ожогов мне почему-то не нравилось, потушить о себя сигарету я пробовала только однажды.
Когда я начала принимать лечение, желание самоповреждаться прошло. Оно возвращалось ко мне буквально несколько раз, которые можно пересчитать по пальцам. От сильного внешнего стресса и при попытке снизить дозировку нейролептика.
Сейчас у меня есть возможность купировать эти проявления транквилизатором, но
