После этого Наполеон закричал:
— Я не хочу его видеть! Я отдам приказ об изгнании его из Парижа, а вам я запрещаю посещать его и говорить ему об этом.
Затем, немного успокоившись, он спросил Коленкура, кем можно было бы заменить Талейрана. Тот не смог назвать никого.
А вот герцог де Бассано, которому император сообщил о своих видах на бывшего министра, вообще «не сомневался в том, что не пройдет и трех месяцев, как Талейран будет возвращен на свой прежний пост, если только ему удастся вновь приобрести хотя бы малейшее влияние. Удрученный этими мыслями, он, вернувшись домой, рассказал обо всем своей жене. Она не стала терять времени и попросила одного из общих знакомых разболтать сведения о миссии Талейрана, полученные якобы от близких к нему лиц»[398].
Как утверждает генерал Коленкур, «настроение императора по отношению к Талейрану давало легкую возможность погубить его. Камергер императора Рамбюто пустил сплетню в ход. Император, осведомленный своей полицией о салонных слухах, пришел в бешенство против князя. А новость о кредите в Вене, сообщенная секретным отделом почты, показалась императору лишним доказательством нескромности Талейрана и окончательно его разозлила. Бассано торжествовал, а Талейран, который, можно сказать, лишь чудом избежал ссылки, оказался в большей немилости, чем когда-либо»[399].
Наполеон часто руководствовался эмоциями и первыми впечатлениями. Если он раз произносил свое суждение, то не скоро отказывался от него. Через несколько дней предстоял его отъезд, и противники Талейрана достигли того, чего хотели.
* * *
Тем не менее в 1813 году вновь наметилось сближение между Наполеоном и его бывшим министром.
После проигранного сражения при Лейпциге Талейран заявил императору:
— Плохой мир не может быть более гибельным, чем продолжение войны, которая не имеет для нас благоприятных шансов.
Что же касается министерского поста, то Талейран ответил так: «Если император доверяет мне, он не должен увольнять меня; а если у него нет доверия ко мне, он не должен меня использовать. Времена слишком трудные, чтобы прибегать к полумерам»[400].
Наполеон продолжал настаивать.
По этому поводу в «Мемуарах» Талейрана читаем: «В декабре 1813 года он просил меня снова принять портфель министра иностранных дел, что я решительно отклонил, так как мне было ясно, что нам никогда не удастся сговориться хотя бы о способе выпутаться из того лабиринта, в который его вовлекли его безумства»[401].
Никогда не удастся — это было очевидно. Тем не менее Талейран все же посоветовал Наполеону тайно связаться с командующим английскими войсками на Пиренейском полуострове герцогом Веллингтоном, «удовлетворив амбиции того обещанием княжеского титула либо в Португалии, либо в Испании. Этот совет был отвергнут Наполеоном»[402].
Глава восьмая
СПАСЕНИЕ ФРАНЦИИ
Ситуация на театре военных действий складывалась все более и более мрачная. Войска союзников подходили к границам Франции, и изменить что-либо уже не представлялось возможным. Тем не менее где-то до середины марта 1814 года союзные державы твердо держались намерения вести переговоры с Наполеоном, чтобы заключить с ним договор на основе сохранения им власти.
Но Наполеон своим упрямством фактически сам спровоцировал свое крушение, поставиз Францию перед необходимостью вести с торжествующим противником переговоры о своем существовании и спасении.
В «Мемуарах» Талейрана читаем: «Успехи ослепили его до такой степени, что он не заметил, как вовне и внутри страны он довел до крайностей ту политическую систему, с которой он себя так безумно связал; он утомил как Францию, так и другие народы и заставлял их искать помимо него гарантии, которые обеспечили бы всем общий мир, а французам еще, сверх того, пользование их гражданскими правами»[403].
Удивительно, но, идя на Париж, союзные государи еще не имели никакого готового решения относительно правительства, которое им предстояло предложить постнаполеоновской Франции.
Будучи человеком дальновидным и очень умным, Талейран, естественно, не мог не думать об этом. Ему важно было правильно спрогнозировать ход событий, ибо любая ошибка в подобных делах была смерти подобна.
Сохранение у власти Наполеона даже не обсуждалось: с ним, похоже, все было кончено. Признать регентство императрицы Марии Луизы могла лишь ее родная Австрия, но она не очень высоко котировалась в стане союзников. Кто еще? Маршал Бернадотт? Эжен де Богарне?
Время шло, и Талейрану с каждым днем становилась все более очевидной необходимость подготовки правительства, которое быстро заменило бы развалившуюся власть. В своих «Мемуарах» он написал: «Следовало точно установить, чего желает Франция и чего должна желать Европа»[404].
При этом Талейран не сомневался, что во главе того, «чего желает Франция и чего должна желать Европа», должен стоять именно он. Пусть временно, но именно на то время, когда будет решаться судьба Франции, потому что только так он сможет гарантировать соблюдение ее и своих собственных интересов.
Относительно наследников освобождавшегося престола Талейран сразу же сделал ставку на Бурбонов. Ну конечно же Бурбоны! Только Бурбоны могли бы быстро удалить иностранные войска, оккупировавшие Францию, только Бурбоны могли бы возвратить Франции ее положение и выгодные для нее границы, только Бурбоны могли бы отвратить от Франции всю ту жажду отмщения, что накопилась в ходе двадцати лет наполеоновского надругательства над Европой.
По сути же, слово «Франция» можно было легко заменить на слово «Талейран», и это означало еще одну причину принятого Талейраном решения. Только Бурбоны могли вернуть ему то высокое положение, которое он был предназначен занимать в социальной системе, они одни могли отвратить от него жажду отмщения и т. д.
Но одного желания Талейрана для реставрации во Франции власти Бурбонов было явно недостаточно. В необходимости именно этого еще нужно было убедить союзников. Но как это сделать?
Русский император Александр не был особым приверженцем такого поворота событий. Еще в 1807 году он назвал Людовика XVIII «самым посредственным и незначительным во всей Европе». Он больше склонялся к кандидатурам бывшего наполеоновского маршала Бернадотга, усыновленного королем Швеции и ставшего наследником шведского престола, и Эжена де Богарне, а также к идее Регентского совета с особыми правами малолетнего сына[405] Наполеона. Австрийцы тоже были за Регентский совет, но, естественно, больше поддерживали дочь своего императора Марию Луизу. За Бурбонов, в частности за Людовика XVIII, реально была одна лишь Англия, которая ни о каких родственниках Наполеона и слышать не хотела.
