Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

— Па-ажалуйте, господа, — поискал глазами, кому передать лист. — Жертвуйте мужичкам!

Пантелеймон Николаевич схватил лист и каллиграфическим четким почерком вывел:

«Политический административно-ссыльный П.Лепешинский — два рубля».

Гулко стучали копыта лошадей по мерзлой земле, словно она была чугунной. Колеса ходка, ныряя в ухабы, звенели толстыми шинами.

Из степи через Енисей дул холодный ветер, хлестал в спины песком. Владимир поднял лохматый воротник тулупа, в который закуталась Надя, и прикрыл ей затылок.

— А ты? — спросила она. — Может, нам обоим завернуться в тулуп?

— Ну, что ты? Я же — охотник. И здесь встречаю вторую зиму. Привык ко всякой погоде.

…Перед самым выездом из дома пришел стражник Заусаев. Сборы поднадзорных в дорогу его не удивили, не озадачили. С тех пор как в прошлом году по прошению, составленному Владимиром Ильичем, был отменен приговор мирового судьи по делу о самовольной отлучке Глафиры Окуловой и Василия Старкова, исправник поумерил строгость. И надзиратели, в свою очередь, ослабили догляд. Все поднадзорные стали на короткое время ездить друг к другу, не спрашивая разрешений.

Расписавшись по три раза — за утро, полдень и вечер, Ульяновы пошли к воротам, за которыми их ждал ямщик.

В новых валенках, скатанных Кудумом, отцом Миньки, в стеганых брюках и в полушубке, подпоясанном ремнем, Владимир выглядел необычно, и Надежда улыбнулась:

— Походишь на великана из сказки о мальчике с пальчик! Верно!

— А ты — на кого?.. Полы тулупа волокутся по земле!..

Теперь, нагнувшись, он закутал ими Надины ноги.

Доехали до поскотины. Ворота уже давно были открыты — скот пасся на полях. Земляной шалашик разбодали быки. Вавила ушел. В дальнюю дорогу дали ему сухарей да сахару. От денег он отказался:

— Вы, чай, сами живете на казенных кормовых…

По быстрой Ое уже плыло «сало», но паром-самолет, привязанный толстым канатом к тросу, перетянутому через реку, еще ходил. Паромщик ловко поставил остроносые карбасы под углом к струе, и река перетолкнула скрипучее сооруженьице к противоположному берегу.

Узенькая змейка проселочной дороги извивалась среди перелесков, разбежавшихся по мягкому увалу Ойского правобережья. Совсем близко на ветках старых берез покачивались черные, как головешки, косачи с лирообразными хвостами и рябенькие тетерочки. Они спокойно клевали бурые сережки.

— Эх, не взял ружья! — Владимир хлопнул рукой по своему колену. — Привезли бы к обеду косачика.

Справа сквозь голые ветки деревьев виднелась обширнейшая долина, за ней — клыкастый хребет, засыпанный до самого подножия алым — при утреннем солнце — снегом.

Впереди за полями темнела горная Саянская тайга. И где-то там в лесах спряталась Ивановка, вероятно не похожая на все другие сибирские деревни.

До ссылки Ульянов даже и не подозревал, что на такой далекой окраине, в холодном краю может быть сахарное производство. Живя в Шушенском, из газет узнал, что еще в 1887 году купец Иван Гусев, которого теперь уже нет в живых, построил среди лесов завод и, в угоду тщеславию, назвал заводскую деревеньку своим именем. Знал Владимир Ильич и то, что на заводе занято шестьдесят рабочих, что они вырабатывают двадцать тысяч пудов сахара в год и что первое время хозяин получал фантастическую прибыль.

А сейчас? Что там происходит? И как завод превращает крестьян в пролетариев?

За перелесками высокий бурьян, разросшийся на межах, разделил деревенские поля на унылые полоски. Одни были желтыми от стерни, другие черными, как крыло ворона.

На них виднелись кучки вялой свекольной ботвы. Урожай, как видно, был мизерным. Да и не могло быть иначе при древних орудиях землепашества! Вон стоят деревянные бороны, прислоненные одна к другой. Вон сиротливо припала к земле ветхая деревянная колесянка от деревянной сохи.

Ближе к лесу разлеглась обширная плантация заводчицы. Там белели высокие бурты свеклы. Бородатые мужики грузили ее в телеги. Поодаль бабы, закутанные в шали, ножами обрезали ботву. Время от времени отогревали руки у костров. Поденщицы! Об их горькой участи Ульянов знал из печати. «Отход в сахар сладкий, да работушка тяжелей неволи!» — говорили на помещичьих плантациях. И таких разнесчастных поденщиц в России — треть миллиона! Даже здесь — добрая сотня! И эксплуатация их, как недавно писала «Сибирская жизнь», «доведена до совершенства». Значит, до крайности, до предела.

Обо всем этом Владимир Ильич думал и разговаривал с женой, пока они ехали по узенькой проселочной дорожке.

Двадцать верст для Сибири — не расстояние, и время пролетело незаметно. Въехали в лес. По обе стороны проселка замерли высокие сосны. Но из-за поздней осени пахло уже не сосновой смолкой, не хвоей, а горьким дымом печей, расстилавшимся низко над бором.

Неожиданно лес как бы вытолкнул ямщицкий тарантас на лысый пригорок. В низинке, среди увалов, извивалась речка Ашпа. На ее берегах — деревенские халупы, пригоны для скота, полупустые огороды, на которых теперь зеленели поздние кочаны капусты.

На первый взгляд деревенька ничем не отличалась от многих других — те же унылые хибарки, те же узкие и кривые улочки. Но в середине ее высоко поднял железную густо-зеленую шляпу бравый двухэтажный дом заводской конторы. Рядом с ним разлегся пузатый амбарище с пудовым замком на окованной двери. А за рекой, возле бельмастого зеркала пруда, затянутого щербатым льдом, дымил завод.

И все было окружено непроглядным хвойным воротником, будто закуталась Ивановка в медвежью доху.

В какую сторону ни глянешь — всюду лес да небо, блеклое, как запорошенный снегом озерный лед.

Был самый разгар сезона сахароварения, и на заводе в воскресный день не погасили топку.

— Нарушаете закон от второго июля прошлого года, — не преминул заметить Владимир Ильич управляющему Шмелеву, невысокому, юркому человеку.

— Кто в лесу законы знает? Если б вы не упомянули, — Шмелев заискивающе улыбнулся, — я бы ни от кого и не услышал. До Петербурга далеко.

Ульянов назвал себя экономистом и статистиком. Управляющий учтиво поклонился.

— Несказанно рад, что проявляете интерес к нашей предалекой Ивановке. Завод покажу вам с превеликим удовольствием. И не упрекайте за воскресную работу — на ходу все выглядит натуральнее. — Потянув за цепочку, достал часы из жилетного кармана. — Пожалуй, до обеда еще успеем, если быстрым шагом…

Но быстро идти было невозможно, — комья мерзлой грязи на узкой и кривой улочке напоминали дробленый камень: того и гляди, подвернется нога. Мужчины каждую минуту останавливались, поджидая Надежду Константиновну. И Владимир Ильич завел разговор о заводском амбаре: