Ознакомительная версия.
Мы направлялись на первую встречу с нашими потенциальными швейцарскими банкирами. Я как раз смотрел в заднее окно, не в силах отвести глаза от бьющего в небо гейзера, который вызывал во мне настоящее благоговение, когда Дэнни сказал с большой грустью в голосе:
— Я так и не понял, почему мне пришлось спустить в унитаз весь свой кваалюд. Нет, правда, какого хрена? Ведь не прошло и пары часов, как я забил его себе в задницу. Чертовски обидно, разве не так?
Я посмотрел на Дэнни и с трудом удержался, чтобы не засмеяться. Его можно было понять. В прошлом я тоже, перед тем как пройти очередную таможню, прятал наркоту в собственной прямой кишке, и тогда мне было совсем не до смеха. Кто-то посоветовал мне укладывать колеса во флакончик и затем намазывать его толстым слоем вазелина, но когда я воочию представлял себе этот процесс, то у меня возникало резкое отвращение к вазелиновой стратегии. На такое способен только законченный наркоман.
Как бы там ни было, я был благодарен Дэнни за то, что он присматривал за мной, носился со мной, как с курицей, несущей золотые яйца. Но как долго он будет возиться с курицей, если она вдруг перестанет нестись?
Это был вопрос. Интересный, конечно, но не тот, которым стоило долго заморачиваться. Мои дела шли в гору, деньги текли ко мне быстрее, чем когда-либо. И я ответил:
— Да, обидно, не отрицаю. И не думай, что я не ценю твоего поступка — особенно учитывая, что ты загоняешь его… туда без всякой смазки. Но пора кончать с кваалюдом. Мне нужно, чтобы ты был в своей лучшей форме, по крайней мере еще пару дней, и я тоже должен быть в форме. Идет?
Дэнни откинулся на спинку сиденья и беззаботно заложил ногу на ногу:
— Идет, меня это даже устраивает. В конце концов, я могу себе позволить маленький перерыв. Мне совсем не нравится, когда что-то торчит у меня в заднице.
— Надо бы нам потихоньку заканчивать и с бабами, Дэн. Это становится уже просто отвратительным. — Я замотал головой, пытаясь объяснить свою мысль. — Допустим, эта последняя деваха была реально горячей штучкой. Ты бы видел ее. Шесть футов, а может, и выше! Я чувствовал себя, как новорожденный младенец, присосавшийся к мамкиной титьке, — а это тоже возбуждает, правда-правда.
Я повернулся, высвобождая затекшую левую ногу:
— Негритянки на пробу малость иные, чем европейки, не находишь? Особенно их киски. Они как… ммм… как ямайский сахарный тростник! Э-эх, до чего ж она сладкая, киска негритянки! Она как… впрочем, не в этом дело. Послушай, Дэн, я не могу указывать тебе, куда совать свой член — это твое личное дело, — но лично я пока завязываю с телками. Серьезно.
Дэнни пожал плечами:
— Если бы моя жена выглядела так же, как твоя, я бы, может быть, тоже завязал. Но Нэнси — это же ночной кошмар наяву! Эта женщина просто пьет из меня все соки. Догоняешь, о чем я говорю?
Я подавил желание подробно обсудить наши с Дэнни семейные проблемы и сочувственно улыбнулся:
— Может, вам стоит развестись? Другие же разводятся и ничего, живут. То есть я вовсе не хочу преуменьшать важность твоих проблем с женой, но нам нужно сейчас переговорить о деле. Через пару минут мы будем в банке, но есть пара вопросов, которые мне хотелось бы перетереть с тобой до того, как мы там окажемся. Во-первых, давай разговор буду вести я, ладно?
Дэнни, кажется, обиделся:
— Ты что, меня за дурака держишь?
Я рассмеялся:
— Да вовсе нет! Твоя голова не настолько квадратная, да и серое вещество в ней водится. Но, послушай, я говорю на полном серьезе: очень важно, чтобы ты сидел сзади и внимательно наблюдал. Попробуй раскусить, что на самом деле на уме у этих лягушатников. Я совсем не могу читать их язык жестов. Я начинаю подозревать, что им нечего нам предложить. Во-вторых: что бы там ни было утром — сейчас не важно, насколько удачно мы из этого выкрутимся, — с этой встречи мы должны уйти, показав, что не заинтересованы. Так надо, Дэнни. Мы скажем, что это не связано с нашими делами в Штатах — просто мы решили, что это не для нас. Я приведу им какую-нибудь вескую причину после того, как они меня просветят в вопросах законности, договорились?
— Нет проблем, — несколько озадаченно сказал Дэн. — Но почему?
— Из-за Каминского, — сказал я. — Он собирается тоже заявиться на встречу, а я совершенно не доверяю этому придурку. Говорю тебе — я совершенно не в восторге от этого швейцарского махинатора. Не знаю почему, но у меня дурные предчувствия. Если уж мы решим впутаться в это, Каминскому об этом знать незачем. Иначе мы можем только навредить себе. Может, мы используем другой банк, если не откажемся от нашей затеи, может, остановимся на этом. Уверен, что они тоже не заинтересованы в Каминском.
Как бы там ни было, главное — чтобы в Штатах никто об этом не пронюхал. Мне по барабану, Дэнни, насколько ты укуриваешься, сколько кваалюда ты сжираешь и сколько кокса вынюхиваешь. Но об этом деле — никому ни слова. Ни Мэддену, ни твоему отцу, ни тем более твоей жене — усек?
— Буду хранить молчание по гроб жизни, дружище, — кивнул Дэнни.
Я улыбнулся, тоже кивнул и, замолчав, выглянул в окно. Это было сигналом для Дэнни, что я больше не расположен поддерживать разговор, и Дэнни тут же это понял. Остаток пути я провел, рассматривая в окно безукоризненно чистые и аккуратные улицы Женевы — искренне удивляясь тому, почему у этих лягушатников не валялось на тротуарах ни мусора, ни даже соринки, а на стенах не красовалось ни единого граффити. Потом я задумался: а почему из всех людей на земле именно я взялся за это дело? Оно выглядело незаконным, рискованным, и браться за него было крайне опрометчиво.
Один из моих первых учителей, Эл Абрахамс, не раз внушал мне, чтобы я сторонился иностранных банков. Он говорил, что с ними запросто можно нарваться на неприятности. И особенно предостерегал меня от того, чтобы доверять швейцарцам — стоит американскому правительству нажать на них, и они сразу же сдадут тебя. Ведь все швейцарские банки имели свои филиалы в Штатах и поэтому были чувствительны к давлению властей.
Советы Абрахамса были очень ценными. И он был самым предусмотрительным человеком из всех, кого я знал. Он хранил в своем кабинете старые ручки, разменявшие второй, а то и третий десяток лет. И если требовалось подписать какой-нибудь документ задним числом, он подписывал его чернилами, почтенный возраст которых подтвердил бы даже газовый хроматограф, не говоря уж о самых опытных криминалистах ФБР!
Как-то раз, когда я еще только начинал, мы с Абрахамсом завтракали в «Севилл-Дайнер» на Маркус-авеню, примерно в миле от тогдашнего офиса «Стрэттон» и всего в паре минут ходьбы от моей нынешней штаб-квартиры. Абрахамс угостил меня кофе с орехово-фруктовым тортом «Линцер», а заодно преподал мне краткий исторический анализ эволюции фэбээровских законов. Он доходчиво объяснил мне, откуда в них что взялось, какие промашки допускали финансовые махинаторы в прошлом и как потом по следам этих промахов были написаны законы. Я все это усвоил, не сделав ни одной заметки, тем более что на любые записи у Абрахамса был наложен строжайший запрет. Сделки с ним скреплялись не пером и печатью, а рукопожатием. Его слово было дороже любой подписи, и он никогда не нарушал его. Да, конечно, мы обменивались документами в случае крайней необходимости, но только такими, что были тщательно состряпаны лично Абрахамсом, и ручки для подписей были, конечно, подобраны с особой тщательностью. И в то же время любой из этих документов ничего не стоило оспорить, что, конечно, делало их особо надежными.
Ознакомительная версия.
