одни и те же бары, одни и те же салоны. По всей вероятности, они были знакомы.
Оказавшись на мели, баронесса продала драгоценности, принадлежавшие не ей; Шоле за сто или сто пятьдесят тысяч франков сплавил картины, оставленные ему на хранение.
Баронесса умерла на пустынном острове, успев провозгласить себя его императрицей.
Шоле в одно прекрасное утро отплыл на Таити, а парижский суд заочно приговорил его к двум годам тюряги.
Разумеется, в списке пассажиров он значился не под собственной фамилией, а под более невинной фамилией Дюбуа.
Теперь следовало бы описать таитянскую атмосферу, которая не похожа ни на какую другую. Женщины красивы и доступны. Письма из Европы идут месяц, и любое событие, пока о нем станет известно на Таити, успеет утратить весь свой драматизм.
Как и везде, есть здесь небольшой клан прожигателей жизни, таитянский Монпарнас, если угодно, избравший местом встреч несколько баров и дансинг, который называется «Лафайетт».
Самозваный Дюбуа становится признанным королем этой компании. Таитянки его обожают: в автомобиле у него постоянно нечто вроде небольшого гарема. Даже серьезные люди не в силах устоять перед его незаурядным обаянием и искрометным остроумием.
Проходят месяцы. Дюбуа уже вхож во все клубы; в одном из них ему предлагают стать президентом.
В один прекрасный день прокурор оказывается в затруднительном положении. Умирает секретарь суда, туземец, а между тем он единственный был в состоянии исполнять эту должность.
– Скажите-ка, Дюбуа…
– Слушаю вас, господин прокурор.
– Вы, случаем, не лиценциат права?
– Да, разумеется, как все!
– Не согласитесь ли поработать? Работы не так уж много: часов пять-шесть в день.
– Смотря какая работа.
– Я назначу вас секретарем суда… Соглашайтесь! Ну – ради меня! Прошу вас…
Шоле, он же Дюбуа, дал согласие и был назначен по всей форме. И надо сказать, никогда на Таити не бывало такого образцового секретаря суда – мне подтвердили это все судьи.
Так продолжалось два года. Иными словами, в течение двух лет все судебные документы и печати находились в руках у мошенника, заочно приговоренного к двум годам тюрьмы.
– Скажите-ка, Дюбуа…
– Слушаю вас, мой прокурор…
– Хочу попросить вас об одной услуге… Может быть, у вас есть и степень доктора права?
– Я просто не решался вам об этом сказать!
– Ну, так выручите меня! Председатель суда только что отбыл во Францию… Займите его должность хотя бы на несколько месяцев!
Я ни на волос не преувеличиваю. Самое интересное – у Дюбуа взыграла совесть. Он попросил два дня на размышление и явился к прокурору с сокрушенной миной:
– Простите, но я не чувствую себя достойным…
– Ну, будет вам!
– Уверяю вас!
– А я настаиваю…
– Мне безмерно жаль, но я самым решительным образом отказываюсь.
Он наотрез отказался! После этого еще несколько месяцев он исправлял обязанности секретаря суда, пока его не узнал какой-то путешественник и не уведомил власти.
Как по-вашему, что предприняли власти? Посадили его в тюрьму? Но тогда суду пришлось бы заново пересмотреть все процессы, поскольку судебные документы, в нарушение всех законов, подписывались мошенником.
– Послушайте, Шоле, ведь по-настоящему вас зовут именно так… На будущей неделе отплывает пароход. А до тех пор мы постараемся вас не замечать…
– Невозможно, господин прокурор.
– Как вас понимать?
– А так, что у меня нет денег на билет.
Ему дали денег. По случаю его отъезда в клубах воцарилось уныние, хотели даже устроить прощальный обед.
Вот канва смешного приключения, не правда ли? Такое приключение не испортило бы и записок Казановы. Не говоря уж о том, что красавец Шоле успел наставить рога кое-кому из этих господ.
Конец, как всегда, отнюдь не столь забавен.
– Последний раз я получил от него открытку из Пекина, – сказал мне один человек в Папеэте.
Но повстречался я с Шоле в другом месте – в Коломбо. Этот Шоле не годился уже ни в секретари, ни в судьи, ни в дон-жуаны.
Вы, разумеется, знаете: когда судно приходит на рейд, все разношерстное местное население устремляется на палубу и поднимает там немыслимый шум. В толпе мелькают туземцы, левантинцы, попадаются и белые.
Белые, как правило, – фотокорреспонденты местных газет, им надо отщелкать снимки для отдела новостей. Левантинцы предлагают вам автомобильную экскурсию, настоящий или поддельный жемчуг, подружку от тринадцати до шестнадцати лет или какие-нибудь еще менее дозволенные развлечения.
Что до туземцев, они довольствуются тем, что переносят ваш багаж да продают вам безделушки из слоновой кости, изготовленные в Германии.
Среди всего этого народа на палубу поднялся Шоле. Но он не был ни фотографом, ни носильщиком.
На нем был куцый полотняный костюм, на голове белый шлем, глаза воспаленные и усталые; он прохаживался в толпе пассажиров и успевал за несколько секунд, я в этом убежден, произвести весьма углубленное психологическое исследование каждого из них.
И он нашел то, что искал. На борту нашего судна были только австралийцы и довольно чопорные англичане. Пожалуй, только одного из них можно было увлечь на стезю недозволенных развлечений.
Разумеется, его-то и подцепил Шоле. Он взял его под руку. Увел на нос корабля и, удостоверившись, что никто не подслушивает, принялся что-то тихо ему втолковывать.
Заметив меня и поняв, что я француз, он с раздражением отвернулся.
Я видел их в городе, в просторном лимузине, потом на базаре, где Шоле перемигивался с торговцами, поскольку клиент был уже сильно навеселе.
Потом я заметил их возле одного подозрительного квартала…
К часу отправления Шоле доставил любителя приключений назад; тот не стоял на ногах, и его пришлось уложить в каюте.
Теперь Шоле оставалось, подобно другим гидам – но те-то хоть были левантинцы, – обойти все места, по которым он таскал клиента, и получить свою долю.
– Такси не угодно ли? Хорошенький драгоценный камушек? Красивую девочку?
Восточные люди – те, занимаясь подобным ремеслом, не испытывают ни малейшего смущения: они настолько презирают свою клиентуру, что на себя у них презрения не остается.
Шоле еще в состоянии распускать хвост перед англичанином. Но он сгорает от стыда – и этот стыд настигает его на каждом пароходе, – если встретится с французом и почувствует на себе его взгляд.
Это было заметно по тому, как он медленно подошел ко мне и развязно спросил:
– Не пропустить ли нам по одной?
– Пожалуй… Только вряд ли нас угостят таким славным пуншем, как в «Лафайетте»…
Он вздрогнул. Ему в голову не приходило, что я знаю, кто он такой.
– А вы оттуда? Вам рассказывали?.. Я и не думал смеяться над своим приключением!
Я спросил его велики ли заработки?
– Только что с голоду не подыхаю. И
