Так же отчаянно вели себя студенты. Выбегали на лед по одному, по два, а то и по трое одновременно, останавливались, балансируя. Если кто-то терял равновесие, разом валились на него остальные. Шевелящуюся массу швыряло из стороны в сторону, закручивало, разбрасывать. Смех, шутки, чертыхания…
Малченко заказал восемь ручных санок, но получил шесть.
— Ничего, — успокоил его Ванеев. — Мы с тобой, Саша, сойдем за одного человека. Сильвин — за две трети.
Первыми умчались вниз Зинаида Невзорова и Глеб Кржижановский. За ними — Крупская и Ульянов. Петр подошел было к Соне, но она уже начала устраиваться на салазках, которые получил Названов.
Заметив это, Баранская беззаботно продекламировала:
— Каштан подо мною, а я и Гуцул стоим, как стояли над Томском! Покажем сибирскую езду, Петро Кузьмич!
— Покажем, Любовь Николаевна!
Сибиряки зовут каштаном горный ключ, ручей в горах. А в Томске такое название получил один из трех холмов, на которых расположен город. На нем находится кладбище, в старину названное Шведским: здесь хоронили плененных под Полтавой шведов, затем других ссыльные иноземцев. Каштак — одно из мест загородных гуляний томичей. Лучшего места для саночных гонок не придумаешь.
Усадив перед собой Баранскую, Петр мощно оттолкнулся, натянул повод. Санки выскочили на дорожку, задребезжали, попав в выбитую колею, но Петр тут же касанием ног выдернул их на гладкий лед.
Спуск сделался круче. Ударил в лицо-морозный ветер, остановил дыхание. Скорость нарастала. Как мог, Петр помогал ей. Его подстегивало азартное желание мчаться еще быстрее.
Не раздумывая, оп вывернул салазки на длинную дорожку, оставив позади товарищей, выбравших короткую. Любовь Николаевна помахала им рукой, подхватила спадавшую соболью шапочку, хотела выкрикнуть что-то озорное, но захлебнулась, присмирела.
Когда ледяная гора кончилась, они еще долго катались по утоптанному снежному насту. Наконец сани сами остановились.
Схватив постромки, Петр побежал назад, таща за собой салазки с Баранской.
— Шибче, шибче! — смеялась она.
Петр радовался, что усталость его не берет, что вспыхнувшая было обида на Соню погасла, что день разыгрался, наполнившись солнечным светом.
— А давайте испытаем, кто уедет дальше? — загорелся Старков.
Его предложение понравилось. И начались соревнования с барахтаньем в сугробах, перестрелкой снежками с саней и просто так, с воинственными криками, смехом, запаленным дыханием.
На удивление всем Ульянов оказался расторопным, быстрым, неутомимым. Он хорошо управлялся с санками, легко и миого бегал. В бородке и усах у него запутались снежные комочки, обычно смуглое, с песочным оттенком лицо заполыхало.
— А ну, — предлагал он, — налетай!
Круглая меховая шапка едва держалась на нем, шарф выбился на плечо, пальто распахнулось. Крупская порывалась унять Владимира Ильича, но безуспешно.
Сдав салазки, они гурьбой двинулись к трактиру. Но тут подкатили на празднично раскрашенных вейках желтоглазые финны.
— Покатаемся? — загорелась Соня и, не дожидаясь ответа, шагнула в плоские, вдвое ниже извозничьих, сани, устеленные заиндевевшим оленьим мехом. — Гулять так гулять!
За нею последовали Названов, Сильвин, Ванеев.
— Куда едем? — спросил Сильвин.
— Ряммо! — ответил с облучка первой вейки белозубый детина и понужнул лошадь: — Эх-ха, хоп-оп-по-по!
Кржижановский бросился к следующим саням. Рядом с ним устроились Зинаида, Аполлинария и Василий Старков.
Оставшимся досталась вейка с пареньком, облаченным в одежду, напоминающую парусиновый мешок. До Большого Самнсониевского проспекта он держался почти на запятках у других саней, но у разъезда Никольской мануфактуры неожиданно вырвался вперед, резко повернул к Пискаревке, а оттуда назад — к Лесному.
Теперь за санями, в которых сидел Петр, вплотную следовала вейка с Соней и ее спутниками. Лошадь, мчавшая их, всхрапывала, мотала головой, густо роняя пену. Казалось, она вот-вот выпрет на меховую подстилку, опрокинет, растопчет людей.
Крупская невольно прижалась к Ульянову. Малченко стал отодвигаться в глубь вейки, не замечая, что садится на ноги Петра. Баранская свалилась на Малченко…
Так они и подъехали к трактиру.
Только за столом все почувствовали, как продрогли. Ноги тяжелые, лица полыхают.
Но вот из-за двери послышалась вальсовая мелодия.
Сильвии протянул руку Якубовой и с достоинством умелого кавалера повел ее в зал. Поднялись в остальные — кто танцевать, кто поглядеть, как будут танцевать товарищи.
В комнате остались Петр и Баранская.
— Устала, — призналась Любовь Николаевна. — С непривычки… А ты чего пригорюнился, Петро?
— Жду, когда мы танцевать пойдем или… Соня освободится.
— Соня? — осторожно переспросила Любовь Николаевна. — А ты разве не знаешь… О Сергее Павловиче Шестернине?
Петр посмотрел на нее непонимающе. О Шестернине он конечно же слышал от товарищей. Это городской судья из Иваново-Вознесенска. Через него Владимир Ильич держит связь с социал-демократами Владимирской губернии, снабжает марксистской литературой рабочие кружки в Шуе, Орехово-Зуеве и других фабричных районах. К тому же Шестернин — ученик и сподвижник одного из первых российских марксистов — Николая Евграфовича Федосеева. Вероятно, поэтому Ульянов через свою старшую сестру дал ему выход на московских марксистов. Тесно связав Шестернин и с нижегородцами…
«С нижегородцами… — мысленно повторил Петр, только теперь по-настоящему осознавая слова Баранской. — Но ведь Соня… Она тоже из Нижнего…» — а вслух спросил:
— Так что — Шестернин?
— А то, что он есть. И есть Соня.
— Значит, Шестернин, — тихо выговорил Петр. — Я догадывался, но так, бесфамильно… Зачем же сторониться? Одно ведь дело делаем. Неужели я не могу понять?
— Можешь, — не дала ему договорить Любовь Николаевна. — А еще можешь пригласить меня на вальс.
— В танцах я косолап, — попробовал было отказаться Петр. — Вдруг не туда ногу поставлю?
— Буду знать и остерегаться…
Петр и правда двигался скованно, рывками, замедляя свободное кружение Баранской, но она то и дело подхваливала его:
— Совсем неплохо, Петро! Зря на себя наговариваешь…
Непринужденно пронеслись мимо Ульянов и Крупская. За ними Кржижановский и Зинаида Невзорова. И здесь соревнование…
Пианист был мал ростом. Он так отчаянно раскачивался над клавишной доской, что казалось, вот-вот свалится.
На грязной половине, где водка стоит на две копейки дешевле, где ее пьют не раздеваясь, не закусывая, Петр заметил человека со скрипкой. По длинным белым усам с подусниками, по затертым вышивкам на суконном зипуне ои признал в скрипаче земляка. Дождавшись окончания вальса, Петр подошел к нему, уважительно поздоровался:
