Однажды мартовским вечером меня вызвал к себе комендант лагеря и провел со мною «политбеседу»-полемику. Она была очень примечательной и по форме и по содержанию. То он говорил по-немецки, а я по-русски, то, наоборот, он переходил на русский язык, а я — на немецкий.
Комендант спросил меня: «Что же вы — радуетесь приближению большевиков?»
— «Natürlich» — «естественно», — ответил я.
Комендант: «Dummköpfe sind sie» — «Дураки вы, вас всех отправят в Сибирь или казнят».
Я в ответ: «Feindespropaganda» — «Вражеская пропаганда».
Комендант: «Скоро мы снова будем под Москвой, у нас есть секретное оружие».
Я: «Jawohl! Deutsche Soldaten werden bald bei Moskau marschieren, aber nicht als Sieger, sondern als Kriegsgefangene» — «Конечно! Немецкие солдаты скоро будут маршировать под Москвой, но не как победители, а как военнопленные».
Комендант кипятился, густо матерился, но не мог убедить не только меня, но и самого себя.
На вечерней поверке я доложил перед строем об этой беседе, как о свидетельстве близкого поражения Германии.
Через несколько дней нашего коменданта перевели в другой лагерь, а к нам прислали унтера-старика. Было ясно, что немецкое командование меняет комендантов, чтобы уберечь их от расправы в тех лагерях, где они зверствовали.
В середине февраля прекратились работы на фабрике, наш лагерь стали готовить к эвакуации, приказали собрать все личные вещи (сколько их было?). Однажды утром построили и вывели из города. Прошли в южном направлении (на Чехию?) километра 3 и остановились. Постояли несколько часов и возвратились в лагерь. Видно было, что немцы в растерянности и не знают, что с нами делать. До нас доходили слухи, что при приближении советских войск немцы уничтожают в лагерях всех военнопленных, эвакуируют их не всегда.
После возвращения в лагерь вдруг возобновились работы на фабрике, но в начале апреля вновь прекратились, теперь уже окончательно: неоткуда было получать комплектующие детали, некуда отгружать готовую продукцию. Только станционные грузчики продолжали работать на станции, но возможности что-либо украсть уменьшились. Прекратился обмен сахара на хлебные карточки, вскоре иссякли запасы в угольных кучах, и мы стали вновь голодать и слабеть. Резко сократились нормы снабжения гражданского населения, теперь и немцы голодали, особенно беженцы, число которых все увеличивалось в городе. Наступало справедливое возмездие народу Германии за те страдания и беды, которые он причинил народам нашей страны и всей Европы.
Истина требует сказать, что до последнего часа немцы оказывали упорное сопротивление советским войскам, а гражданское население соблюдало дисциплину и порядок. Не видно было паники. На ограниченной территории все еще ходили местные поезда строго по расписанию, в городе Зебнице еще действовали водопровод и местная электростанция.
Во второй половине апреля мы впервые услышали гул отдаленной артиллерийской канонады, который уже не смолкал до конца войны. Числа 25 апреля в лагерь вдруг привезли человек 10–12 новых пленных, взятых в последних боях; их заперли во втором бараке и никаких контактов с ними не допускали. Дней через пять их увезли в неизвестном направлении.
Информация в лагерь поступала скудная. К концу апреля перестали гонять на работу станционных грузчиков; контакты с гражданскими немцами практически прекратились. Но стали более разговорчивыми солдаты охраны. Они сказали мне по секрету, что в Берлине идут уличные бои, а числа 4 мая — что Берлин взят русскими. Я, разумеется, сообщал обо всем в лагере. Дополнительным источником информации были для нас украинки-поварихи, обслуживавшие лагерь. Через них к нам попадала местная немецкая газета, которая все еще выходила ежедневно; центральных газет уже не было. От ставших вдруг дружелюбнее солдат охраны к нам попали листовки, которые сбрасывали летавшие над городом советские, американские и английские самолеты. В листовках на немецком, английском и русском языках немецкое командование и все армейские чины предупреждались об ответственности за сохранение жизни военнопленных. Это было заявление за подписью Сталина, Трумэна и Черчилля.
Немцы было несколько воспряли духом, узнав о смерти Рузвельта. Они считали смерть американского президента Божьим возмездием. Но радость их была непродолжительной. Конец их был близок. Смерть Гитлера от нас пытались скрыть, но и о ней мы узнали из листовок примерно 6 мая. Город Зебниц отстоял от Дрездена на 50–80 км. Еще в середине февраля мы услышали гул бомбардировки Дрездена англо-американской авиацией и видели отдаленное зарево. Эта бесполезная в военном отношении бомбардировка Дрездена в последние месяцы войны, к тому же проведенная союзниками в полосе действий советских войск, нами тогда воспринималась как справедливое воздаяние фашистской Германии за те страдания и разрушения, которые она принесла миру.
Мы в лагере изнывали от нетерпения и ожидания освобождения. Город Зебниц оказался в той части Германии, куда Красная Армия дошла только в последний день войны. Усилились слухи о массовых расстрелах пленных в лагерях перед приходом советских войск. Поэтому часть станционных грузчиков, я и Коля Манацков решили бежать. Чтобы ввести в заблуждение охрану, было задумано скрыться под полом барака перед уже намеченной эвакуацией лагеря. Такой способ побега был вызван опасением, что есть опасность попасть в руки эсэсовцев, которые уже бродили группами по всей фронтовой территории. Готовясь к побегу, мы по вечерам после отбоя вскрывали в дальнем конце барака полы, вырыли довольно просторный подвал. Грунт размещали равномерно дальше под полами. Узнав, что утром 8 мая нас из лагеря угонят, вечером 7 мая мы подрезали проволочную ограду в дальнем ее краю, чтобы создать впечатление, что мы бежали из лагеря. Артиллерийская канонада приближалась. Чувствовалось, что в ближайший день Красная Армия вступит в Зебниц.
Утром 8 мая охрана отперла бараки раньше обычного времени, и я неожиданно попался охраннику на глаза, так как поднялся раньше других и руководил упрятыванием беглецов. Таким образом, я лишился возможности скрыться вместе с ними в подполе. Иначе немцы сразу догадались бы, в чем секрет побега. Наскоро я попрощался с друзьями, закрыл за ними полы. Не успели мы даже обменяться адресами, заранее не продумали возможность такого варианта. Больше я своих ближайших товарищей не видел. Впоследствии, после освобождения, слышал на сборном пункте 1-го Украинского фронта, что их в Зебнице оставили на первое время служить при советской военной комендатуре. Что было дальше с ними — не знаю.
В 8 часов утра 8 мая комендант отдал команду выходить строиться со всеми вещами. Присутствовала вся охрана. Провели поверку и сразу обнаружили побег. Обследовали лагерь, увидели подрезанную ограду и… успокоились. Немецким солдатам все уже было безразлично.
